Я отступил ещё на шаг, умоляя свой мозг работать быстрее. Прямая атака бесполезна. Физическое оружие — тем более. Нужно было что-то другое. Что-то, что могло бы нарушить саму связь между этим существом и Борисом, служившим ему якорем в нашем мире.

«Константин, — пронеслось в голове. — Он чувствовал холодный след. Он должен был что-то знать.»

Мысленно я попытался нащупать ту нить, что связывала меня со стариком через его уроки, через общую для нас природу нашей силы. Но в ответ почувствовал лишь ледяной ожог — прикосновение к тому, что сейчас стояло передо мной, было похоже на попытку голыми руками ухватиться за абсолютный ноль.

— Ваше сиятельство!

Резкий крик Немирова справа заставил меня инстинктивно пригнуться. Свист клинка рассек воздух над головой. Один из наёмников Бориса, прорвавшийся через заслон, замахнулся на меня снова. Его глаза были пусты, движения — механическими. Ещё один безмолвный слуга.

Я не стал церемониться. Вырвав у него меч, я вонзил его обратно в грудь владельца, но даже умирая, тот не издал ни звука. Его взгляд был устремлён на сияющую фигуру его хозяина.

Это дало мне секундную передышку. Я окинул взглядом карьер. Бой с наёмниками стихал — мои люди, ведомые Немировым, брали верх. Но все они теперь в ужасе смотрели на эпицентр, на то, что раньше было князем Велеславским.

«Оно питается страхом, — осенило меня. — И хаосом.»

— Немиров! — закричал я, отскакивая от очередного безжизненного взмаха когтистой тени, которую послало в мою сторону существо. — Отход! Немедленно! Уводи всех!

— Но, ваше сиятельство!..

— Это приказ! — рявкнул я, едва успив сформировать и бросить барьер из искажённого пространства, чтобы принять на себя следующий удар. Удар был похож не на взрыв, а на мгновенное распыление — камень, на который он пришёлся, просто исчез, оставив после себя идеально гладкую полусферу. — Бегите!

Немиров, бледный как полотно, отдал команду. Мои бойцы начали отступать к выходу из карьера, унося раненых и бросая испуганные взгляды на происходящее.

Существо не стало их преследовать. Его внимание было всецело на мне.

«Бегут, — прорычало оно голосами Бориса и тысяч других. — Как и ты побежишь. Как все побегут.»

Оно подняло обе руки. Свет, лившийся из его глаз и рта, сконцентрировался в шар между его ладонями. Шар был не просто светящимся. Он был чёрным. Чёрным светом, втягивающим в себя всё окружающее — свет, звук, надежду.

Я понял, что следующей атаки мне не пережить. Не осталось ни времени на ритуалы, ни сил на сложные заклинания. Оставалось только одно — моё собственное, дикое, необузданное нутро. Та самая пустота, которую Константин учил меня контролировать, но которую я всегда боялся выпустить на волю.

Борис открыл свою клетку. Что ж, возможно, пришло время открыть и мою.

Я перестал сдерживаться. Я отпустил все те барьеры, что годами выстраивал в своём сознании. Я перестал пытаться управлять силой, пожирающей дурман, и просто позволил ей быть.

Холод, который я так долго носил в себе, вырвался наружу. Он не был похож на леденящий свет существа. Он был абсолютной, безмолвной, всепоглощающей тьмой. Чёрные прожилки на моих руках поползли дальше, покрывая кожу узорами, похожими на морозные узоры на стекле. Воздух вокруг меня замерзал, и снег, падавший с неба, превращался в мелкую ледяную пыль, не долетая до земли.

Я посмотрел на существо, и впервые за эту встречу на его лице, составленном из света и швов, появилось нечто, отдалённо напоминающее удивление.

«Что… что ты?» — прозвучал в моём сознании его голос, лишённый прежней уверенности.

— Я — тот, кому некуда бежать, — ответил я, и мой голос прозвучал чужим, многоголосым эхом, вторившим его собственному. — И чья клетка всегда была открыта.

Я шагнул навстречу чёрному свету.

Моя тьма и его пустота столкнулись в центре карьера беззвучно. Не было взрыва, не было грома. Просто пространство между нами схлопнулось. Земля под нами осела, превратившись в мелкую пыль, а камни по краям карьера поплыли, как в сильной жаре.

Сила, что вырвалась из меня, была голодной. Она не атаковала — она пожирала. Пожирала свет, исходящий от существа, пожирала сам звук, пожирала магию, что скрепляла его форму. Чёрные узоры на моей коже горели ледяным огнём.

Существо отступило. Впервые. Его сияние померкло, обнажив на мгновение искажённые черты лица Бориса, застывшие в маске ужаса и недоумения.

«Не может быть… Ты… пустота… но в плоти…» — его мысленный голос дрогнул.

— Не пустота, — прошипел я, чувствуя, как моя собственная сущность расползается, угрожая поглотить меня самого. — Тишина.

Я сделал ещё шаг, и на этот раз оно отшатнулось. Шар чёрного света в его руках сжался, будто его высасывала невидимая пиявка.

«Остановись! Ты не понимаешь, что делаешь! Мы могли бы… владеть этим миром… вместе!»

— Я уже им владею, — я поднял руку, и моя тьма, густая, как смола, поползла по его ногам, цепляясь за него. — Клочок за клочком. Начиная с этого.

Он закричал. Множественный, пронзительный звук, в котором слышались голоса всех, кого он поглотил, всех, кого принёс в жертву своей жажде силы. Он взмахнул руками, пытаясь отбросить меня волной искажённой реальности.

Но моя голодная тишина пожирала и это. Каждая его атака растворялась, не долетая, впитывалась без остатка. Я был чёрной дырой для его безудержной мощи.

Я был уже в двух шагах от него. Его сияние потухло почти полностью, обнажив жалкую, дрожащую оболочку Бориса Велеславского, прошитую чёрными швами. Его глаза, наконец, были его собственными — полными животного, невыразимого страха.

— Где «Громовержец»? — спросил я в последний раз. Мой голос был единственным звуком в воцарившейся тишине.

Он попытался что-то сказать, но из его рта вырвался лишь хрип. Он поднял дрожащую руку и указал на свою грудь.

И тогда я понял. Ключ не был украден в привычном смысле. Он не был спрятан. Борис, в своём безумии и жажде силы, впустил его в себя. «Громовержец» был не артефактом, что носят с собой. Он был частью запечатанного договора, проклятием и даром одновременно. И Борис стал его сосудом.

И сосуд этот был готов треснуть.

— Про… сти… — прохрипел он, и в его глазах на мгновение мелькнул проблеск того человека, каким он был когда-то.

Но было уже поздно.

Я протянул руку и коснулся его груди.

Не было вспышки. Не было драмы. Просто чёрные швы на его теле разошлись. Его плоть, его сущность, остатки того, что когда-то было Борисом Велеславским, рассыпались в прах, словно пепел. Тишина, что исходила от меня, поглотила его без остатка, без следа.

На том месте, где