По утрам они читали о магии звездного света, гуляли по улицам Северона и исследовали Аурипигмент. После обеда Кинта плела кружево. Выяснилось, что Твен в кружевопряды не годится. Он пробовал, но в итоге лишь путал нити или рвал готовые куски. Плести кружево могла только Кинта. Еще выяснилось, что Кинта могла начать узор по книге, но по его мотивам сплести что-то свое. У обоих накопились вопросы о том, как действует магия и откуда взялся звездный свет, но ответы не находились ни в книгах касорины, ни в Большой библиотеке.

Пока Кинта плела кружево, Твен сидел рядом и читал или пересказывал ей новости о большом мире, которые услышал во дворце. Еще он проводил много часов, разглядывая карту, висевшую на стене библиотеки, и потчевал Кинту историями о странах-соседках Экса и о тех, которые он планировал посетить.

– Ты когда-нибудь замечала, что наша часть мира похожа на скалящегося волка?

Кинта оторвала взгляд от работы, чтобы фыркнуть, но Твен взял ее за руку и подвел к карте.

– Я серьезно. Посмотри: Северон и Экс – верхняя челюсть и зубы; Реу – морда; Вестун – волчья голова. Озеро Наватар – глаз; Цана – ухо. На юге Иситар – часть нижней челюсти.

– Чем тогда становится бедная Иксилия? – спросила Кинта, показывая на узкий остров между Эксом на севере и Иситаром на юге.

– Мой отец говорил, что Иксилия зажата, как кусок еды между волчьими челюстями. Именно поэтому иксилийцы так упорно делают из своих граждан самых жестоких бойцов на свете.

– Ни за какие коврижки не поехала бы на Иксилию, – засмеялась Кинта. – И не сказала бы Дэймену про то сравнение.

С Дэйменом, ученым с Иксилии, они сталкивались еще несколько раз, водили его по городу, показывали ночной рынок и большие музеи. Лавку «Вермиллион» они ему почему-то не показали – возможно, из-за настойчивых вопросов ученого об их работе или из желания сохранить лавку в тайне. Дэймен со всем его дружелюбием был для них случайным прохожим. Ни Твен, ни Кинта не станут очень сильно скучать по нему, когда после Бала Ученых он вернется на Иксилию.

– Обещаю не говорить Дэймену, что его страна похожа на кусок еды в волчьей пасти, – отозвался Твен.

Кинта засмеялась своим особенным смехом, подобным лучам солнца на воде, и Твену захотелось рассказать ей о приключениях, в которые они могли бы вместе пуститься. Но это означало бы сказать Кинте, что он хочет совместного будущего. А Твену не хотелось так ее напрягать. Пусть даже он знал, что такого будущего хочет. Каким бы оно ни было.

Каждый вечер, закончив плести кружево в библиотеке касорины, они исследовали по одной новой комнате в лавке «Вермиллион».

В той лавке они видели много чудес.

Они видели комнату, созданную из времени и полную часов.

Они видели комнату, целиком сотканную из нитей тени, во мраке которой, судя по табличке на двери, можно потеряться на добрую половину века.

Они видели комнату, выделенную под шляпы и непростительно очаровательную.

Они видели фотокомнату, каким-то образом заполненную сотнями фотографий из жизни их обоих. Твен нашел детские фотографии своей матери, младенческие фотографии их с Зандом и несколько семейных фото из отпусков. Была и целая фотостена о лете, проведенном на озере Наватар; и галерея, посвященная году, когда его родители учились в знаменитом Иситарском университете. Кто сделал эти снимки и как они попали в лавку, Твен не знал.

Они видели комнату с иголками и нитками для восстановления целостности нарушенных обещаний. Они видели комнату, полную радужного морского стекла, в разных кусочках которого виднелись разные части света. Они видели даже комнату с пожеланиями в бутылках. По ней они шли очень-очень осторожно.

В каждой из комнат они узнавали что-то новое о себе и о лавке «Вермиллион».

Старуха, которую, как выяснилось, звали Сорчия, за свой долгий век будто прожила сотню жизней. При каждом посещении она рассказывала им о разных местах, в которых была с лавкой «Вермиллион». Принципы ее действия Твен до конца не понимал, но получалось, что лавка перемещалась в пространстве, направляясь туда, где магия должна была быть обнаружена или где в ней нуждались. Сорчия никогда не представляла ни как долго задержится на одном месте, ни сколько проживет. Но к лавке «Вермиллион» она была привязана до самой смерти, а после владение ею перейдет к кому-то другому.

– Получается, вы никуда уйти из лавки не можете? – спросила Кинта, наморщив лоб.

Дело было накануне Бала Ученых, и Твен, Кинта и Сорчия пили чай в комнате, которую старуха называла апартаментами гадалки: маленькой, круглой, оклеенной синими обоями. С потолка свисало ровно сто стеклянных бусин, в каждой из которых мерцало разное будущее. Стояла необычная для осени теплынь, и окна распахнули настежь. С моря дул свежий соленый ветер.

Сорчия оторвала взгляд от чашки с чаем и рассмеялась:

– Разумеется, я могу отлучаться из лавки, дитя мое! Иначе как же мне покупать еду или гулять у моря под луной?

В устах старухи вопрос прозвучал полным абсурдом, но Твену он показался дельным. Он поднял свою чашку – тонкую как бумага, расписанную золотым и зеленым, украшенную бабочками – и сделал глоток. Прожив почти месяц во дворце касорины, он приохотился к роскоши вроде хорошего чая, и они с Кинтой оба поздоровели. Они носили дорогую одежду, ребра у них больше не торчали из-под кожи.

Когда Твен украдкой взглянул на Кинту, оказалось, что она смотрит на него. Они встретились глазами, и Кинта улыбнулась, будто они вдвоем знали тайную шутку.

От ее улыбки сердце Твена забилось чаще. Сегодня! После стольких недель ожидания сегодня он наконец попросит Кинту уехать из Северона вместе с ним.

– Вопрос очень хороший. – Твен улыбнулся в ответ на улыбку Кинты. – Лавка сможет существовать без вас? Что случится, если вы отлучитесь из «Вермиллиона» и вдруг умрете?

Сорчия пожала плечами:

– Даже не знаю. Вряд ли такое случится, но бывает всякое. Как правило, владение лавкой передается по наследству, пока род не угаснет. Я давным-давно потеряла из виду свою дочь и ее семью, поэтому не представляю, что будет после моей смерти.

– Ну до этого, конечно же, еще далеко, – быстро проговорила Кинта.

– Вот именно, – отозвалась Сорчия – А теперь расскажите, как идет работа над платьем касорины. Оно готово?

Твен снова глотнул чай, а Кинта закусила губу.

– Платье для касорины готово, – ответила Кинта. – А еще я сделала платье для себя. Завтра я надену его на бал.

– Ты сделала платье для