- А я эту настойку для старухи Гивельды доделаю. Кашель ее замучил, беднягу, - добавил он.

Из-за стеллажа, заваленного коробками с сушеными ягодами бузины, похожими на крошечные угольки, появился парень. Увидев меня, он широко улыбнулся. Но как-то иначе.

Раньше в его улыбке, в его застенчивом взгляде, скользившем по мне, была робкая надежда, трепетное обожание, которое я чувствовала кожей и которое вызывало во мне неловкость. Сегодня улыбка была иной.

Широкой, открытой, искренне-дружеской, но лишенной того особого трепета. Его лицо, обычно спокойное и немного простодушное, буквально светилось изнутри каким-то тихим, глубоким, всепоглощающим счастьем, словно он нес в себе частичку самого солнца.

— Привет, Тея, — сказал парень, и в его голосе звенела эта новая, легкая нота.

Он достал из-под прилавка тяжелую деревянную кассу с аккуратными отделениями для монет разного достоинства. Пальцы молодого аптекаря, испачканные зелеными разводами от каких-то только что растертых листьев, двигались привычно и ловко.

— Спасибо огромное. Дед в восторге – говорит, такой душистый, крепкий зверобой только у тебя бывает. Снадобья будут сильнее. Люди быстрее поправляться станут.

Парень отсчитал несколько медяков и пару мелких, потускневших серебряников, аккуратно сложил их в небольшой, тоже потертый холщовый мешочек и протянул мне.

— И… — молодой человек вдруг смутился, опустил глаза, покраснел, как маков цвет, до самых корней волос. — Я хотел бы еще кое-что у тебя купить. Если, конечно, есть в запасе.

— Что именно? — спросила деловито, пряча мешочек в карман. — Если есть – с удовольствием. Зверобоя еще немного осталось, или мяты?

Элиас вдруг смутился еще больше. Покраснел так, что казалось, вот-вот задымится, и потупил взгляд, нервно перебирая оставшиеся в кассе монеты, будто ища среди них ответ.

— Липовый цвет, — выпалил он наконец, словно выдавливая слова. — Самый лучший, что у тебя есть. Чтоб цельные соцветия были. Ароматные. Самые лучшие. На… на подарок. — И замолчал, словно ожидая моего удивления или насмешки.

Внутри шевельнулось легкое, привычное неудовольствие, смешанное с виной.

Опять? Он что, все еще…?

Мысль о том, что этот милый, добрый парень продолжает питать надежды, несмотря на мою осторожную отстраненность, вызывала во мне чувство неловкости. Я ценила его дружбу, его спокойную надежность, но сердца его я не желала.

Комплимент, если он сейчас прозвучит, будет приятен – какая женщина не любит, когда ее находят привлекательной? – но ничего не изменит в моей душе.

— Подарок? — повторила я вслух, делая искренне удивленные глаза, подчеркивая непонимание. — Кому это? Матушке?

Элиас поднял глаза. И в них вспыхнул, нет, взорвался тот самый внутренний свет, который я заметила с самого начала. Свет чистого, безудержного восторга, благоговейного обожания, всепоглощающего счастья. Это был взгляд человека, прикоснувшегося к чуду.

— Самой красивой девушке, — прошептал он, и голос его дрожал от переполнявших чувств, как струна под сильным ветром. Парень даже не пытался скрыть их, не стыдился. — Тея… я… я встретил Ее. Мою любовь.

Мое мимолетное облегчение, что речь не обо мне сменилось легкой досадой, а потом и страхом. Слово «Ее» прозвучало как имя страшной болезни, диагноз, не оставляющий надежды.

Любовь? Неужели и здесь «Лирeя»?

Я заставила себя улыбнуться, сделать радостно-заинтересованное, лицо, хотя внутри все сжалось в один плотный, тяжелый комок страха.

— Ой! Рассказывай! — воскликнула, стараясь вложить в голос максимум энтузиазма и любопытства подруги. Наклонилась к прилавку, оперлась на него локтями, всем видом показывая, как мне интересно.

— Кто она? Где познакомились? Как ее зовут? Не тяни, а то замучаешь любопытством! Ну же, Элиас!

Парень буквально расцвел от моего интереса. Его смущение улетучилось, сменившись гордостью и желанием поделиться самым важным событием своей жизни.

— Лирея, — произнес друг благоговейно, словно имя было священным, волшебным заклинанием. Он положил руку на сердце, и его пальцы слегка сжали ткань рубахи над тем местом, где, я знала, уже мог висеть деревянный амулет, порабощающий личность.

— Как в балладах. Представляешь? Встретил в лесу. Неделю назад. Пошел за грибами в лес. Там опушка хорошая, солнечная, белые любят расти.

Парень говорил быстро, с жаром, его глаза блестели, глядя будто сквозь меня на свою обожаемую Лирею.

— И вдруг она появилась. Как живая мечта наяву, как прекрасная фея из бабушкиных сказок. Улыбнулась мне, и словно весь мир перевернулся.

Элиас замолчал, переводя дух, его лицо пылало, как закат за окном.

— Не поверишь, я даже корзинку уронил! Грибы рассыпались. Стоял, как вкопанный, рот открыв. А она засмеялась. Звонко, как хрустальные колокольчики в ветреный день. И скрылась в зелени... Мираж. Я думал, показалось.

Он снова посмотрел на меня, уже с меньшим смущением, но с не меньшим восторгом рассказчика, повествующего свою любимую историю.

— Но потом я встречал ее еще. В лесу у старой мельницы. Она не из наших мест. Из-за реки, за Лесистыми горами. Здесь у тетки гостит. Тетка, говорит, строгая, не пускает далеко. Вот и приходится встречаться в лесу.

Как же я этого не заметила сразу?

Меня вдруг осенило.

Нельзя же на пустом месте взять и от любви сойти с ума? Вот Элиас он ведь не думал прежде, что бывают такие встречи. А ведь они правда не должны бывать. Как в сказке оно только в фантазиях. А любят эту Лирею с первого взгляда, потому что это колдовство.

Что же это за магия, что покоряет мужчин с первого взгляда? Думала, дело в амулете. Но так получается, Элиас и шанса не имел уйти от этого морока.

Настенные часы пробили восьмой час.

Парень вдруг смущенно потупился, ковыряя ногтем щель в дубовом прилавке.

— Знаешь, я тогда, в лес, неделю назад шел. Хотел грибов набрать. Тебе. Белых, подберезовиков. Потому что… потому что ты мне очень нравилась всегда. Я думал, может, наконец признаться, что я тебя… — Элиас покраснел еще сильнее, запинаясь. — Но теперь… теперь я понимаю это было дружеское чувство. Глубокое, теплое! Как к сестре, наверное. Но… не такое. Не такое, как сейчас. Я рад, — он посмотрел мне прямо в глаза, его взгляд был чистым, ясным и удивительно спокойным, без тени сожаления, — что тогда не наговорил глупостей. Не испортил все. Мы же друзья, правда, Тея?

Слова Элиаса, такие искренние, такие чистые, лишенные теперь и тени надежды на большее, обезоружили меня. Искренняя радость за него, за его счастье, смешалась с леденящим, тошнотворным страхом. Друзья.