Лавка «Вермиллион» оказалась закрыта, объявление на двери гласило: «Откроемся между полуднем и полуночью. Сразу как получится», – поэтому Кинта повела Твена в свою любимую кондитерскую.

Купив себе по кофе и сладкой булке, они направились к возвышающимся над морем утесам, нашли скамью на променаде и сели. Утро выдалось прохладное, улицы засы´пали красные и оранжевые листья. Как порой случается в таких ситуациях, о случившемся между ними накануне вечером ни Кинта, ни Твен не говорили. Однако Кинта перехватывала взгляды, которые украдкой бросал на нее Твен. Перехватив четвертый, она рявкнула:

– Что смотришь? У меня крошки на лице? – Она торопливо отряхнула щеку рукавом.

Твену хватило такта изобразить смущение. Он принялся теребить застежки футляра со скрипкой, который нес с собой, и откашлялся:

– Нет у тебя на лице никаких крошек.

– Тогда перестань на меня таращиться.

– В лучах утреннего солнца ты просто загляденье.

Кинта была не из краснеющих девиц – ну у кого есть время на такую ерунду? – но этот парень полностью разрушил понимание того, к какому типу девиц она относится. Возможно, она таки была из девиц, которые краснеют, пробуждают магию или спят не с парнями, а рядом с парнями, для которых сплетают радость.

После завтрака такое было немного слишком, поэтому Кинта просто покачала головой и повернулась к морю. Над ними кружили чайки, громкими криками требуя крошек. В одном конце города на вершине скалы к запуску готовили огромный паровой дирижабль, последнее изобретение Сайнтифики. Вокруг него суетились мужчины и женщины в цилиндрах и защитных очках – проверяли датчики, махали руками, кричали.

– Как думаешь, когда откроется лавка «Вермиллион»? – выпалила Кинта. Комплимент Твена она проигнорировала, но заметила (вне себя от счастья), что в свете утреннего солнца Твен тоже чудо как хорош.

Твен пожал плечами.

– Подождем на улице? – не унималась Кинта.

Так поступить они, конечно же, могли. Других планов на день у Кинты не было. Студия Пьера по воскресеньям не работала, и за ее приходами и уходами фотограф не следил.

– Пойдем в Северонский музей, – предложил Твен, заканчивая свой завтрак. – Помню, я видел там звездный свет на картинах – на тех, что писáлись во времена Салона. Может, поймем, откуда его брали художники.

– Отличная идея! – с улыбкой похвалила Кинта. Мысль была настолько прекрасна, что она могла бы расцеловать за нее Твена. Но, разумеется, это шло вразрез с правилами.

Этого парня она больше целовать не станет.

К сожалению.

Они медленно направились к Лазури, прошли мимо лавки «Вермиллион» – по-прежнему закрытой и с опущенными ставнями – и наконец оказались перед Северонским музеем искусств. Его синяя крыша, выложенная глазурованной керамической черепицей, блестела как горсть сапфиров. Музей открылся перед самым их приходом и был почти пуст.

– Два билета. – Твен поставил футляр со скрипкой на прилавок и вытащил несколько монет. Тощая белая женщина с пучком седых волос на макушке оглядела его с ног до головы.

– В музее дресс-код, – сказала она, показывая на объявление у себя над головой. «Леди должны быть в шляпах; джентльмены – в шляпах и пиджаках».

– Ну тогда никаких проблем, – быстро проговорила Кинта, двигая монеты Твена через прилавок.

Твен схватил футляр со скрипкой и улыбнулся женщине:

– Уверяю вас, я не джентльмен, она не леди, так что эти правила нас не касаются.

Прежде чем женщина смогла их остановить, Твен и Кинта бросились вверх по мраморной лестнице музея. Они бежали и смеялись, чем удивили богатых матрон, болтавших у статуи обнаженного мужчины. Матроны бросили на Твена и Кинту изумленные взгляды, но те бежали по лестнице как ни в чем не бывало.

– Сюда! – Твен взял Кинту за руку и повел ее по галереям, завешанным портретами богачей в пышных нарядах, вышедших из моды двести лет назад.

Остановились они в глубине музея – в галерее с окнами от пола до потолка, выходящими на море. На стенах висели картины, созданные будто не кистью художника, а полетом фантазии. Синий, зеленый, красный, желтый и оранжевый смешивались на полотнах в дикие узоры.

– Смотри! – Кинта показала на картину – морской пейзаж на заре. – Там звездный свет!

Девушка подошла к картине и наклонила голову так, что носом едва не задела полотно. Под слоями белого, синего, серого и нежно-розового мерцала серебряная нить, источавшая тепло. Твен остановился у картины и вгляделся в пейзаж.

– Красиво! – прошептал он.

Вместе они смотрели, как серебряная нить вибрирует под слоями краски, точно живая. Кинта едва удержалась, чтобы ее не коснуться.

Карточка на стене рядом с картиной гласила:

«Звездный свет на воде», Марали, 1646 г.

Замечание куратора: «Как известно, это последняя картина кисти Марали, основательницы Салона. По окончании работы над ней Салон распался, а секрет живописи с использованием звездного света был утерян. На все вопросы о том, почему она перестала писать картины с использованием звездного света, Марали отвечала, что цена слишком высока».

– О какой цене она говорит? – спросила Кинта. Марали была ее прапрапрапрабабушкой, и Кинте с детства внушали, что этим нужно гордиться. Но Элейна не объяснила дочери, почему Марали распустила Салон, а ни дневников, ни писем Марали, чтобы лучше понять ситуацию, не сохранилось.

– Понятия не имею. – Твен переводил взгляд с картины на карточку. Футляр со скрипкой он переложил из одной руки в другую. – Ты нормально себя чувствуешь после плетения кружева?

Кинта чувствовала себя куда лучше, чем нормально.

– Мне много лет так хорошо не было.

– Тогда, может, нет никакой цены? Ну или существенной нет? Может, Марали устала творить, используя звездные нити, а предлог с ценой выдумала?

– Может, и так. Но картина прекрасна.

Они долго наблюдали, как звездный свет мерцает и колышется под краской, а потом переключились на другие картины в зале. На каждой были волокна, пряди, россыпи звездного света, которыми выделяли части изображения. Кто-то из художников подчеркивал лица или тела, кто-то выкладывал из нитей луну, кто-то – пламя в пасти дракона. На миг Кинта задумалась: вдруг драконы так же реальны, как звездный свет, который нашли они с Твеном?

– Неужели мы забыли, как создавать такое? – спросила Кинта тихим от искреннего изумления голосом.

Положив футляр со скрипкой на скамью, Твен огляделся по сторонам. Удостоверившись, что в галерее, кроме них, никого нет – для большого города это было странновато, даже воскресным утром, – он вытащил кружевной платок из кармана:

– Мы не забыли.

Кинте до сих пор не верилось, что она создала из звездного света что-то столь прекрасное. Что она уподобилась Марали