К-катастрофа! К-конец света настал, Тея! П-полная! Б-безнадега!
Я молча протянула ей чистый платок, валявшийся на резном деревянном комоде. Девушка схватила его, высморкалась так отчаянно и громко, что звук эхом отозвался в печке.
— Тихо, тихо, ураган, — сказала я, поглаживая ее по горячей, напряженной спине сквозь тонкую ткань платья. — Дыши. Глубоко. Вдох… Выдох… И расскажи мне все. По порядку. Что случилось?
Она всхлипнула еще несколько раз, пытаясь заглотнуть воздух, вытерла глаза платком, оставив на нем мокрые пятна.
— Н-ну… с этим… с этим инквизитором, — начала Эльда, голос все еще дрожал, но в нем пробивалась знакомая интонация опытной рассказчицы, пусть и искаженная горем.
— Ты ж знаешь, я решила! Шанс же. Из столицы. Важный. Должно же повезти! — Она вскинула руки в отчаянном жесте, словно пытаясь поймать ускользающую мечту. — Я все продумала! Узнала, где он, этот красавчик, бывает… ну, в Жандармерии. Там инквизиция расположена.
Подруга сделала паузу, и на ее заплаканном лице мелькнула тень былой решимости, быстро сменившаяся новым приступом стыда.
— И стала караулить. После обеда. И когда служба кончается. У самых дверей Жандармерии. — Она сжала платок в кулак, костяшки побелели. — Три дня подряд, Тея! Три! В лучших платьях. С самой аккуратной прической. С корзинкой пирожков. Мама напекла… я же сама не умею. Думала, подарю, заговорю, познакомлюсь, — Девушка зажмурилась, будто от удара. — А он! Он даже ни разу мне не попался! Живет он там что ли?! На своей работе. Три дня потеряла, — Эльда уткнулась лицом в платок, ее плечи снова затряслись.
Внутри меня что-то сжалось. Жалость – да, огромная, теплая волна. Моя яркая, жизнерадостная подруга была растоптана. Но вместе с ней поднялось и другое – тонкая, острая тень раздражения. Вся эта буря из-за мужского внимания? Опять? Из-за того, что ее «не заметил» какой-то важный столичный инквизитор? Когда в двух шагах, в Эдернии, творятся какие-то непонятные, темные дела? Совсем не разумно. Но сейчас Эльде нужна была не моя рациональность или тревога за ее безопасность, а просто подруга, плечо, чтобы выплакаться.
— Эльда, милая, — начала я осторожно, продолжая гладить ее по спине, ощущая под ладонью дрожь. — Может, он просто… очень занят? Дела государственные, расследования… Ты же сама говорила, важный. Не до знакомств ему сейчас.
— Занят! — фыркнула она сквозь слезы, но всхлипы стали чуть реже, сменившись обиженным сопением. Девушка вытерла нос. — Да все они заняты, когда им неинтересно! У них всегда дела, когда видят девушку попроще. А увидели бы принцессу – сразу бы время нашлось.
— Ладно, с этим столичным не вышло, — сказала я, стараясь звучать ободряюще. — Но у тебя же были другие. Миколаж-булочник и Грер-охотник. Вот о них расскажи. Как они? Ухаживают?
Это было роковой ошибкой. Эльда завыла так, что, казалось, васильки на занавесках съежились от жалости.
— О-о-о-о! Они! Эти тупые, бесчувственные, лупоглазые бараны! — Она вскочила с кровати, как ужаленная гигантской осой, и начала мерить шагами комнату, размахивая скомканным платком, словно это был флаг.
— Сначала все было чудесно! Просто сказка! И Миколаж, и Грер – оба носили подарки. Я думала. — Эльда остановилась, лицо ее исказилось горькой усмешкой, — Пусть одновременно. Мне же приятно. Я как принцесса!
Подруга вытерла новый поток слез тыльной стороной ладони.
— А потом они встретились! У фонтана на площади! Вчера! Я шла с Грером, а тут как раз Миколаж идет с булочками И началось! — Эльда замерла, в ее глазах горел огонь пережитого унижения. — «Ты что, к моей девушке пристаешь?» – как рявкнет Миколаж Весь красный стал. А Грер, тот и глазом не моргнул: «Твоя? Да она мне сама улыбалась слаще меда, когда я шкурку лисью приносил!». А Миколаж ему, визгливо так: «Пахнешь, как медвежья берлога после спячки, а туда же, красавчик полевой!» — Эльда передразнила его визгливый от злости голос.
— А Грер фыркнул, как медведь: «А ты на себя смотрел? Пугало огородное после ливня! Ишь, раздулся от булочек своих!» — Она передразнила хриплый бас охотника. — Я стояла и думала, ну, сейчас! Сейчас подерутся! Из-за меня. Как в романах! И я их остановлю. Своим царственным словом. И все вокруг мне позавидуют и поймут какая я бесценная.
Эльда замолчала, лицо ее стало вдруг очень усталым.
— А они… — голос ее сорвался на шепот, полный леденящего стыда, — они посмотрели друг на друга, потом на меня. Миколаж плюнул на землю: «Двух сразу водит за нос!» А Грер фыркнул: «Баба не стоит синяков. Пошли, пропустим по кружке эля». И ушли! Вместе! Болтали о чем-то. Оставили меня одну! На виду у всего города.
Подруга снова рухнула на кровать, забилась лицом в подушку, ее тело сотрясали беззвучные теперь рыдания, страшнее прежних.
— Все видели, все слышали. Теперь все знают. А у меня больше никого нет! Ни столичного принца, ни булочника, ни охотника. Я окончательная неудачница. В двадцать лет! Позор! Конец! Больше никогда не полюблю! – простонала она из подушки.
Эту последнюю фразу я слышала слишком часто. Первые раз семь она тревожила и трогала. Но теперь оставалось только тяжело вздыхать.
Рыдания подруги, глухие, отчаянные, заполнили комнату. Я сидела рядом, обняв ее за плечи, чувствуя, как мелкая дрожь проходит по телу подруги.
Во мне боролись волны жалости – сильной, почти материнской – к этой сломленной девушке, и… легкое раздражение.
Вся эта буря из-за мужского внимания? Из-за того, что ее не оценили по достоинству? Когда в двух шагах, в лесу, возможно, умирал сын кузнеца, а по окрестностям прячется неизвестная ведьма, превращающая людей в чудовищ.
Сжала зубы, прогнав недобрую мысль. Сейчас она была просто моей подругой, которой больно.
Я притянула Эльду ближе, позволила уткнуться мокрым лицом мне в плечо. Ее слезы пропитывали ткань моего платья.
— Ты не неудачница, — прошептала я в растрепанные волосы. — Ты умница, красавица. Они просто… Недостойные даже мизинца твоего.
Девушка недоверчиво посмотрела на меня, вытирая слезы.
- Твой настоящий принц обязательно найдется. Тот, кто увидит и тебя, и твое сердце. А теперь …давай-ка ты умоешься холодной водой – а то с такой красной от слез мордочкой тебя даже брат боится.
Глава 14
Эшфорд
Вечер дышал влажным, тяжелым зноем, словно разогретое масло.