Я закричала. Снова и снова я выкрикивала его имя, звала Джалеби, свою кошку, и мои слова эхом разносились по дому в поисках хоть каких-то признаков жизни.

– Где ты? – прошептала я в пустоту разгромленной комнаты.

– Может, он бежал? – раздался позади меня тихий голос Нур, осторожный, будто она не хотела спугнуть дикое животное. Он прорвался сквозь пустоту комнаты, и, несмотря на заботу в ее словах, во мне поднялся гнев.

– Только не так, – отрезала я, осматривая опустошенное, разграбленное помещение в поисках какой-либо подсказки о том, куда он мог пойти. Я не нашла ничего, даже следов своей кошки. Казалось, что здесь давно никто не жил. Я повернулась к Нур. – Он бы попытался оставить мне сообщение.

Он бы не ушел вот так, не покинул бы разрушенный дом, не оставив ни строчки о том, куда направился.

– Возможно, у него не было на это времени.

Я уловила в ее голосе сомнение. Это было то же сомнение, которое придавливало меня своей тяжестью к полу.

– Как ты думаешь, император Вахид забрал и его тоже?

Нур поджала губы:

– Это возможно. Хотя это не объясняет, почему пропали его вещи и все разгромлено. Возможно, это был налет?

Налет. Услышав слова Нур, я бросилась в противоположный конец дома, в свою комнату. Меня встретили те же стены из белого обожженного кирпича, в которых я выросла, та же жесткая кровать и широкое окно, через которое лучи солнечного света освещали пыль, летающую в воздухе. Вот только в моей комнате царил такой же беспорядок, как и в комнате моего отца, – по полу было разбросано несколько простых курт, а вся остальная одежда исчезла. Комната была перевернута вверх дном, как будто множество рук рылись во всем и брали все, что хотели.

На меня накатило ужасное, тошнотворное чувство, как будто меня снова арестовали, лишили всего, что я любила, и взамен предоставили пустую камеру. И этот вездесущий страх, давивший на меня с момента прибытия, едва не поставил меня на колени. Я отодвинула кровать от стены и взялась за кирпич у столбика кровати. Поначалу он не поддавался, и я почувствовала облегчение. Я стала тянуть его на себя и поворачивать, пока он не поддался и не треснул у меня в руках. За ним скрывался маленький отсек – секретное пространство, о котором знала только я.

Вот. В углу лежала маленькая темная сумка, и она была нетронутой. Я вытащила ее и шумно выдохнула, опустив плечи. Развязала торбу цвета индиго, в которой были спрятаны мои немногочисленные вещи – мешочек с деньгами, тонкая косичка темных волос моей Аммы[13] вместе с ее золотыми серьгами-петельками, карманный складной нож, сделанный моим отцом, и последнее – ожерелье с кулоном в виде миниатюрного кинжала, подаренное мне Мазином. Я поднесла его к свету, любуясь блеском лезвия в лучах рассветного солнца. Это был настоящий кинжал, хоть и маленький, с таким же острым лезвием, как у любого, изготовленного моим отцом. Рукоять была выполнена в форме головы халмасти – крупного, похожего на волка существа из сказок севера. Это была копия кинжала большего размера, который сделал мой отец, моего любимого ножа. Я обхватила его пальцами, лезвие кольнуло мою ладонь и освежило в памяти воспоминание о том, как Мазин подарил его мне.

Ты ведь будешь носить его, правда?

Я никогда его не сниму.

Но в тот день я забыла его, и поэтому он сохранился, когда меня задержали. Только для того, чтобы Маз ударил меня в спину другим ножом.

– За чем бы ты ни пришла, тут ничего не осталось. Они уже все забрали. Неужели у тебя совсем нет стыда?

Этот надтреснутый, суровый голос пронзил меня насквозь и вырвал из воспоминаний. Я бы узнала его где угодно. Я резко обернулась:

– Нану?

В дверях стояла моя бабушка в натянутой на плечи пыльной дупатте. Она выглядела меньше, чем раньше, и съежившейся, как будто шарф, в который она вцепилась, поглощал ее. Меня потрясла произошедшая в ней перемена. Когда-то она была так похожа на мою мать – блестящие черные волосы, кожа яркого теплого оттенка, словно на нее всегда светило солнце, – но теперь она заметно постарела. Гораздо больше, чем можно было постареть за год. Я бы с трудом узнала ее, если бы не этот голос, похожий на ржавый треск пламени в кузнечном горне. Теперь ее волосы выцвели и посерели, а на коже виднелись глубокие борозды, похожие на шрамы.

Она моргнула, глядя на меня, ее тусклые глаза замерцали в залитой утренним светом комнате.

– Дания?

Ее шепот был тихим, но я услышала в нем недоверие. С горящими глазами я подбежала к бабушке и обняла ее, стараясь не раздавить ее ставшее таким хрупким тело:

– Нану, это я, Дания. Я вернулась.

Обнимать ее было непривычно, и я не могла вспомнить, когда мы обнимались в последний раз. Мы с бабушкой никогда не были близки, и отец винил в этом смерть моей матери. С тех пор как мою мать убили, в бабушке что-то изменилось, как будто горе от потери единственного ребенка скрутило ее изнутри и она не могла выносить окружающий мир. Особенно меня.

Она держалась на расстоянии, и по большому счету мы виделись только на праздниках и деревенских торжествах. Но теперь, когда она была здесь, передо мной, а мой отец – нет, это расстояние исчезло. Ее плечи были напряжены, и она не обняла меня в ответ.

– Я думала, ты умерла, девочка. – Она покачала головой, широко раскрыв глаза. – Я думала…

Ее голос все еще звучал неуверенно, как будто она сомневалась в реальности происходящего.

– Нану! – Я взяла ее за руки и встряхнула. – Где Баба? – Мой голос прозвучал тихо и нетерпеливо. – Что случилось?

Ее рот приоткрылся, и из него вырвался какой-то свистящий звук, слов было не разобрать. Ее и без того бледная кожа казалась еще белее. Меня охватила тревога, как туман, сквозь который ничего нельзя разглядеть. Но бабушка не ответила на мой вопрос. Вместо этого она посмотрела мне за спину и застыла:

– А ты кто?

Я оглянулась на Нур, которая неловко стояла в дверях моей комнаты, на ее лице отражалась неуверенность.

– Нану, расслабься, она со мной. Это моя подруга.

Нану моргнула и снова посмотрела на меня, прикусив губу:

– Я не могу поверить, что ты здесь, Дания. Стоишь передо мной.

Я