– Пойдем со мной домой. Ты можешь пожить у нас. – Я говорила тихо и искренне; мы знали друг друга не так долго, но наши отношения завязались в грязи тюрьмы, которая должна была нас убить, но вместо этого мы ушли оттуда с окровавленными руками. – Мы решим, что будем делать дальше, когда окажемся в безопасности в доме моего отца.

Нур прикусила губу и оглянулась на тюрьму, которая теперь казалась темной точкой на светлеющем горизонте.

– Дания, ты и так достаточно для меня сделала. Ты вернулась за мной, хотя не должна была. – Ее улыбка была печальной. – Все в порядке. Если бы у меня была семья, я бы тоже хотела быть с ней.

Мое сердце разрывалось на части от осознания того, что у нее никого не осталось, что она теперь одна, а у меня все еще есть люди, которые меня любят. Я сжала ее руки, и от силы моего движения лодка закачалась.

– Теперь ты тоже моя семья.

Одиннадцать

Моя деревня располагалась у подножия гор, она угнездилась в скале, словно была частью ее самой. Десятки домов из обожженного кирпича защищали ее жителей от натиска ледяных ветров, а выступ скалы укрывал нас от самых сильных бурь в долине.

Кузница моего отца стояла с краю от этих домов, гордо возвышаясь на фоне горного склона, ее белые стены и каменные ворота так и манили меня. Обычно кузнец жил и работал в городе, рядом с императором, снаряжая его армию и душегубов смертоносным оружием. Но мой отец не был обычным кузнецом. Он отказался переехать из того места, где женился на моей матери, и бросить свою деревенскую общину в поисках большего благополучия в городе. И все же оно само его нашло.

У него был талант ковать одновременно красивые и смертоносные клинки, которые, казалось, летали в руке с удивительной точностью и сбалансированностью. Император Вахид даже поинтересовался, не овладел ли мой отец каким-то образом магией джиннов, или, может, его кузница нагревалась от бездымного огня мира джиннов? Конечно, это было не так. Мой отец был обычным человеком, и я любила его за это.

Когда мы с Нур добрались до первого города у моря, нам удалось украсть вьючного мула. Мы ехали всю ночь. Если кто-то гнался за нами, нам нужна была фора.

– Надеюсь, в твоей деревне будет очень глубокий колодец, потому что мне кажется, что я могла бы пить вечно. – Нур театрально повисла на муле, а я спешилась и, подхватив поводья, повела его по освещенным рассветом улицам моей деревни.

– Там есть колодец, иначе люди бы там не жили.

– Отведи меня к нему сию же минуту.

Я издала смешок, хотя жажда мучила меня саму. Мы опустошили наши мехи с водой несколько часов назад, и, когда мы пересекали ледяную пустыню, нам приходилось выживать, сгребая снег с песчаных дюн. В животе у меня заурчало: в то утро закончились остатки дикой вишни и украденных фиников.

– Сначала мы отправимся в дом моего отца, и там у нас будет столько еды и питья, сколько мы захотим, я тебе обещаю.

– Хорошо, потому что я не могу питаться одними финиками. В тюрьме и то еда была лучше.

– Ты же не можешь говорить это серьезно. – Я содрогнулась, вспомнив тюремную чечевичную кашу.

Нур подняла голову:

– Ты права. По крайней мере, у фиников есть вкус.

Я смирилась с нашим постоянным рационом в виде абрикосов и лепешек с миндальной посыпкой, которые мы покупали в городах, через которые проезжали. В крошечных поселениях, что встречались на нашем пути, мы с Нур забирали все, что могли, и нам удалось стащить две простые курты на смену нашим окровавленным тюремным, а также простую, но пригодную для использования плетеную обувь. Если меня начинала грызть совесть из-за людей, у которых я что-то украла, я напоминала себе, что скоро увижу своего отца и смогу вернуть им долг, когда вернусь домой. Сейчас имело значение только возвращение к нему. А потом мы сможем отправиться куда захотим.

– Только подумай, мы сможем есть тушеную баранину с рисом. Острые маринованные огурчики. Слоеный хлеб, посыпанный чесноком и черным луком.

Нур облизнула губы.

– У моего отца мы устроим пир! – Я не смогла скрыть нетерпения в голосе. Кожа горела от предвкушения. Мы были так близко, что я чувствовала, как слезы застилают мне глаза. – Пойдем.

Я повела Нур по неровным булыжникам своей деревни, накинув дупатту[12] приглушенных цветов так, чтобы она скрывала мое лицо. Я не хотела, чтобы кто-нибудь предупредил императора Вахида – или Мазина – о моем возвращении. Я не знала, есть ли среди жителей моей деревни шпионы, но рисковать не собиралась.

Мы приблизились к дому моего отца. Это был простой дом из глинобитного кирпича, выкрашенный в ярко-белый цвет и выступающий из скалы. Рядом стояла его кузница, на двери которой по-прежнему висела вывеска с выгравированными скрещенными кинжалами. Но в кузнице было темно, и сквозь щели в окнах не пробивалось теплое свечение расплавленного металла.

Я нахмурилась, моя рука так крепко сжала поводья, что кожа на них натянулась. Баба всегда работал в кузнице с раннего утра. У меня в животе поселился страх и начал разрастаться.

– Дверь приоткрыта, – прошептала Нур и плотнее запахнула плащ.

Я взглянула на дом и увидела, что она права. Я была так занята, осматривая кузницу, что не заметила распахнутую настежь дверь.

Я рванулась внутрь так стремительно, что от моих шагов на пыльной дорожке едва остался след. Дом был погружен в полумрак, не горела ни одна свеча, которая указывала бы на то, что здесь кто-то живет.

Где он?

– Баба? – позвала я, мое сердце ушло в пятки, а глаза дико забегали по пустой комнате.

Скамейка из мангового дерева в гостиной была перевернута, а коврик из пустынного кустарника изорван в клочья. По моему виску побежала капелька пота, хотя в доме было холодно. Это был холод опустевшего жилища, чего-то затхлого. Я бросилась в заднюю часть дома, в спальню отца.

Все было разрушено. Его кровать была разорвана на части, подушки вспороты, а матрас из финиковой пальмы разрезан пополам. Все кинжалы, которые обычно висели в комнате отца, исчезли, и только их темные очертания на стенах указывали на то, что они там когда-то были. Я подошла к одной из стен и положила ладонь на контур кинжала с золотой рукоятью в форме головы шакала, словно желая убедить себя, что мои воспоминания