— Простите пожалуйста, Софья Алексеевна! Папа не со зла, он… у него анемия, знаете ли. Недостаток железа в крови. Я ему уколы обычно ставлю, а тут задержался…

Тараторя все это, он уводил недовольного папашу вглубь зала — видимо, там были еще помещения. Соня даже ответить ничего не успела, только расслышала ворчливое:

— Не хочу я никакого лекарства, оно невкусное!

— В следующий раз захвачу с собой гематоген, — выговорила она и посмотрела на продавщицу: — Мне подадут, наконец, гроб или нет? Или вы тут только для красоты?

Продали. И гроб и все сопутствующие услуги (она и не знала что их столько и все нужные!), так что из «Дракулешти» Соня вышла с изрядно отощавшим кошельком, потратив не только деньги Левина, но почти все свои, что оставались еще от расчета на работе.

Тома встретила ее не одна — на уютной кухне, греясь возле потрескивающей поленьями печи и прихлебывая чай, сидела мама. Вид у нее был осунувшийся и постаревший, волосы растрепались, дорожный костюм помялся — и это говорило о степени горя гораздо лучше, чем все слова, которые не были сказаны. Наталья Петровна всегда за собой следила — проклевывавшаяся седина тут же безжалостно колеровалась, отросшие волосы парикмахер с идеальной точностью приводил к порядку, одежда без единой складки, не говоря уже о пятнышке, и строгая дисциплина во всем.

Едва ее увидев, Соня почувствовала, как с плеч словно сняли часть неподъемного груза — сразу стало легче дышать и она кинулась к матери. Крепко обнявшись, они ненадолго замерли, словно пытаясь без слов передать все, что должно быть сказано.

Вдвоем было легче. Горе словно поделили надвое и уже не так страшно было ночевать в пустом доме. Спать легли вместе — в зале на диване, занять бабушкину кровать никто не решился. Впервые с тех пор, как приехала в Тальск, Соня спала крепко, измотанная переживаниями.

Следующий день запомнился ей главным образом количеством людей, которые непременно желали проститься с усопшей. Бабушку привезли после обеда, гроб поставили на табуретки на кухне, сотрудники агентства привезли с собой даже сухой лед, контейнеры с которым поставили под гробом. Погода была нежаркая, дождь моросил, ветер налетал порывами, а тучи плыли так низко, что казалось, задевают возвышавшийся на высоком берегу золотой шпиль церкви. Тетка Тома, ненадолго покинув их, вернулась уже к обеду и потому каждый входивший был снабжен краткой характеристикой. Приходила Марина («Нина с ней работала, двое дитев у бабы, а от кого — бог весть, девка на передок слаба») с сыновьями («все для них отца ищет, да только мужики у нее не задерживаются, трое, кажется, померло, остальные сбежали»), надолго задержался Левин с семейством — жена у него была миниатюрная и полненькая («Это Лика. Нездешняя она, Левин ее откуда-то с югов привез. Зимой, почитай, на улицу и не выходит»), Соня от нее ни слова не услышала, а Мотя старался держаться словно отдельно, с семьей у него явно были проблемы («Ну, Мотю ты знаешь. Перебесится, как считаешь? Характер-то папашин, оба бараны упрямые, как бы до беды не дошло…»). Кроме собственно Левиных пришли почти все фермерские работники — толпа здоровенных мужиков в клетчатых рубашках, кухня для них явно была мала, они старались держать руки плотно прижатыми к телу и все равно сшибали все, что могли, гроб в том числе. Фееричным завершением стала проломившаяся в сенях половая доска — Мотю пришлось вызволять из ее цепкого захвата втроем. Потом пришел Саид. Соня ему обрадовалась, хоть повод был нерадостным. Они вышли на улицу, под крыльцо и она с облегчением вдохнула свежего воздуха — в доме печь не топили, но все равно надышали, оттого было хоть не жарко, но душно и дышалось с трудом. К тому же ей казалось, что этот сочувствующий хоровод вокруг гроба никогда не закончится.

— Как ты? — он первый спросил о ее здоровье. За этот день Соня трижды отпаивала мать корвалолом и дважды пила сама, так что теперь… Теперь она даже и не знала, что ответить. Вообще — плохо. Но грех жаловаться, когда рядом лежит бабушка, которой уж точно ничем не поможешь.

Саид, видимо, понял и так, потому что кивнул и предложил:

— Может, успокоительного?

Валерьянку она тоже уже пила, лошадиными дозами, только это не помогало. И говорить о себе больше не хотела, поэтому спросила:

— Ты хорошо мою бабушку знал?

Он пожал плечами:

— Я тут в принципе никого хорошо не знаю, года нет, как переехал. Семью в Тбилиси оставил — отца с матерью, братьев… Нино об этом знала и пару раз мы про Грузию разговаривали. Она скучала. Ты там когда-нибудь была?

Он бросил на нее внимательный спокойный взгляд. Соня была рада поговорить о чем угодно, кроме того, что происходило прямо сейчас и потому охотно включилась в беседу. Они пробыли на улице около получаса — за это время мимо прошло еще несколько человек, Петрович в том числе и, наконец, выглянула мать. Сумерки уже успели опуститься на город и на фоне оранжевого неба темнели синие кучевые облака — последние остатки дождевых туч.

— Пройдусь, — пояснила Наталья Петровна. — А то сил моих нет, духота страшная. Там Тома осталась…

Она медленно дошла до угла дома, со спины ужасно вдруг став похожей на свою мать — настолько, что Соня даже вздрогнула — и скрылась среди яблоневых деревьев.

Ночь прошла словно в тумане — каждый из них троих — Соня, Наталья Петровна и тетка Тома — по очереди держал скорбную вахту у гроба, спали урывками. Соня так и вовсе не понимала бодрствует она или это один сплошной кошмарный сон. Перебор все же с валерьянкой.

Хоронить было решено с утра, поэтому уже к десяти, несмотря на вновь заморосивший дождь (да когда же он, проклятый, закончится?), они двинулись в сторону кладбища короткой процессией. Само кладбище находилось довольно далеко, в Верхнем городе, поэтому Соня пережила несколько не самых приятных минут, размышляя, не вылетит ли гроб ласточкой через задние двери фургончика, пока они поднимаются в гору. Но обошлось. Петрович загрузил их троих в свою неизменную оку и она с натугой, но привычно ползла следом. Было бы смешно наблюдать Наталью Петровну в столь непривычной для нее обстановке, если бы у Сони еще оставались силы на что-то реагировать.

Один раз она едва не устроила скандал — когда увидела в толпе прощающихся Мирчу Владовича. Тот бодрым