— Что вы сделаете со мной, повелитель? — не утерпел Латиф.

— Да что же ты побледнел-то так? — расхохотался хозяин. — Успокойся, жить будешь, но не так весело и ярко, как прежде! Ты больше не сможешь переноситься, Абдуллатиф. Раз тебе так дорога твоя возлюбленная, вот и топчите землю вместе, на равных, и посмотрим, сколько ты вытерпишь.

— Нет! — воскликнул Латиф и тут же осекся, — нет, повелитель, не поступайте так со мной! Я признаю, что серьезно провинился, что заслуживаю наказания, но почему такого? Это же прикончит меня как духа! Неужели Север настаивал именно на этом? Я же не один такой! Почему вы весь гнев направили на меня?

— Вообще-то не в моих правилах обсуждать свои решения и приказы, — произнес Иблис без усмешки, — но из уважения к прошлому я тебе отвечу. Ты растерял свои силы, Абдуллатиф, у тебя мало времени, и нам легче и выгоднее дать тебе отставку, чем шанс реабилитироваться. Тебе уже дышат в спину такие же дерзкие, жестокие и склонные к распущенности, — но они моложе, и за это мы готовы простить многое.

Старый демон вздохнул, осушил свой бокал и поставил его на поднос дном вверх.

— А теперь прощай, Абдуллатиф, больше не увидимся…

— Нет! — бестолково выкрикнул Латиф и вцепился когтями прямо в щеки. — Нет, нет! Как мне теперь жить? Зачем теперь жить!

Он еще повторял это, срывался на крик, извергал в пустоту арабские проклятия, когда вокруг давно не было ни кабинета Иблиса, ни готического фасада, ни моста, — только пустырь, на котором когда-то затевалось строительство нового жилого комплекса, но так и заглохло. Кое-как опомнившись, Латиф поднялся с колен. Он пощупал лицо, которое было все в засохшей крови, и понял, что домой придется добираться в таком виде, под множеством человеческих глаз, среди тел, оскверненных пищеварением и болезнями, в запахе их унылого промозглого быта, — и что все это теперь будет с ним постоянно. Ноги почему-то болели так, будто ему подрезали сухожилия, но деваться было некуда. Не умирать же прямо здесь, не увидев больше Гелену и не разобравшись с врагами! Но как он теперь ей покажется, сломленный, отверженный, со следами кровавых слез на щеках?

Демон бессильно закрыл руками лицо и страшно, по-звериному завыл. Наконец опомнившись, он неровной походкой двинулся от пустыря к дороге, которая вела в город. Указатели ему не были важны: подгоняли только нюх и злоба, и добыча находилась где-то совсем недалеко. Вся ненависть к роду людскому, вкупе с голодом, обострилась во много раз: казалось, он был готов до капли высосать из этого города всю силу, весь смех, всю любовь к жизни, раз уж этого не смог сделать колдовской мороз.

Где-то на обочине, у полумертвого микрорайона, Латиф остановился и поднял руку навстречу приближающейся машине. Та плавно затормозила, а поравнявшись с ним, водитель опустил стекло и настороженно посмотрел на голосующего.

— Вам куда? — спросил он.

— В город, — глухо ответил Латиф. Тут он рассмотрел сидящую рядом с водителем женщину, которая глядела на него с ужасом.

— Что у вас с лицом? Вас ранили? — спросила она. — Артем, ему, похоже, помощь нужна!

— Да ну нафиг, — встревоженно отозвался мужчина, — он, по-моему, не в себе! То ли пьяный в хлам, то ли обкуренный. Поехали-ка подобру-поздорову, Ань…

— Стоять, — вдруг прошептал Латиф и протянул руку к раскрытому окну. Водитель вздрогнул, хотел что-то крикнуть и замер.

Одним движением ифрит всадил когти в самое нежное место на его шее, прикрывающее сонную артерию. Алая струя фонтаном вырвалась из раны, брызнула на стекло и даже рассыпалась по снегу через окно. Женщина отчаянно закричала, попыталась дернуть ручку двери, но Латиф быстро остановил ее жутким мертвым взглядом. Похолодев от страха и непонятной боли, она откинулась на сиденье и через несколько секунд обвисла как тряпичная кукла. К тому времени, как машину с погибшими заметил патруль, Латифа никто уже не сумел бы найти, благо он по-прежнему мог становиться незримым.

[1] Здравствуй (араб.)

Глава 32. Логово ведьмы

На следующий день, когда Илья отвез сына в Зеленогорск к бабушке, и по возвращении пошел к духам выпить кофе, ему сразу показалось, что там творится что-то необычное. Накки вышла навстречу с загадочным блеском в глазах и поманила его за собой.

— Что же у вас за новости, русалочка? — спросил он, но зайдя в гостиную, замер от радости и растерянности. Перед ним стоял Антти, побледневший и осунувшийся, с воспаленными глазами, но с той же безмятежной и хитрой улыбкой, что и до болезни.

— Как вы себя чувствуете? — тихо спросил Илья, протянув ему руку.

— Теперь уже хорошо, Элиас, — ответил старик и потрепал его по плечу. — Я давно говорил, что умирать буду на родине, так что мое время еще не настало. По пути в Туонелу мне, конечно, попались те, кому хотелось бы заточить меня там навсегда. Но я не боялся их, когда они были живы, и уж тем более не испугаюсь мертвых. Потом я расскажу тебе все эти истории, когда снег сойдет и мы придем в себя.

Вдруг по лицу старого колдуна пронеслась легкая тень, и он указал Илье в сторону своего кабинета.

— Вы, ребята, подождите нас здесь, — обратился он к столпившейся нечисти, которой не терпелось отметить выздоровление проводника.

Прикрыв за ними дверь, Антти застал из ящика стола старую черно-белую фотографию с обтрепавшимися краями. На ней совсем молодой мужчина со светлыми волосами, в картузе и черном пиджаке поверх белой сорочки, стоял на фоне какой-то сельской кирхи и смотрел вперед тяжелым, даже горьким взглядом из-под густых бровей.

— Вот таким я был, Элиас, когда понял одну вещь. Я был младше, чем ты теперь! И сейчас хочу донести ее до тебя, — промолвил старик. — Если кто-либо посмеет однажды спросить тебя, чем ты лучше тех, кого пришлось уничтожить, скажи лишь одно — «я жив, а от них осталась только пыль. И наоборот уже не будет никогда». Главная задача колдуна — выжить и передать свои знания, и это не всегда женится с милосердием и справедливостью.

— Мне пришлось это понять, Антти, — вздохнул Илья.

— Ничего, со временем станет легче уживаться со своей сущностью, — мягко сказал наставник. — А теперь пойдем и наконец выпьем вместе с ребятами глега за Новый год, за будущую весну и за добрую память о наших друзьях. Поверь, Халти был бы этому рад: он очень любил шутки, застолья,