— Что? Кушай, — немного неловко сказала она, накладывая бабушке полную тарелку.

Нина Георгиевна повозила вилкой по тарелке, но больше размазала, чем съела.

— Невкусно?

— Вкусно, вкусно… — утешающе закивала старушка и вздохнула, отодвигая еду. — Только… Поговорить нам надо, Софико.

Соня насторожилась. Слишком много было многозначительного в голосе бабули, чтобы это могло закончиться хорошо.

— Ну… Давай, поговорим, — осторожно согласилась она, тоже отодвигая тарелку. Есть расхотелось.

— Уезжать тебе надо.

Последовала немая сцена. Соня пыталась переварить это заявление и как-то… осмыслить, что ли.

— С чего это вдруг? — так и не найдя причин, она непонимающе посмотрела на бабушку. Та нервно сжала сухонькие кулачки на краю стола. — Я тебя чем-то обидела?

Настала очередь бабули смотреть на нее удивленно. Диалог немого со слепым, честное слово!

— Что ты, Софико! — Нина Георгиевна даже руками всплеснула. — Внучка… Только что тебе здесь сидеть со старухой? Своя жизнь поди.

— Ты тоже — моя жизнь, — напомнила Соня суховато. — Так что не беспокойся, я здесь пробуду столько, сколько нужно.

— Так ведь недолго мне осталось, — внезапно припечатала Нина Георгиевна, выбив почву у внучки из-под ног.

Соня хватанула ртом воздух, напоминая выброшенную на берег рыбу, потом возмущенно подскочила:

— Ну знаешь! Чтобы я больше этих глупостей не слышала! Ты вон поправляешься, столько с утра всего наготовила, скоро повязки снимут. А если ночами по улице не слоняться, то и вовсе бегать через недельку будешь…

Нина Георгиевна спорить не стала, но у Сони было ощущение, что от ее слов ничего не поменялась. Настроение было испорчено. Расстроенная и рассерженная, она убрала со стола и переместилась в зал, размышляя, нужно ли звонить матери. Слова бабушки сильно обеспокоили ее — конечно, можно списать на стариковское кряхтение в духе «ну, вот и смерть моя пришла!», но Нина Георгиевна никогда до такого не опускалась. Раньше. Может быть, она давно ее не видела, может…

Ночь прошла спокойно. Что и говорить, Соня подспудно ожидала повторения предыдущего вояжа, поэтому перед тем, как лечь спать, еще раз проверила все замки, а ключи на всякий случай положила на стул возле кровати. Зашла к бабушке — та уже дремала и при виде внучки виновато улыбнулась. Соня присела рядом, взяла ее за руку — теплую и сухую, такую родную, что сердце защемило.

— Не говори больше так, — попросила она. — Я здесь, я тебе помогу. Все будет хорошо.

Следующий день выдался ясным и почти летним. Солнце припекало, вся зелень тянулась вверх, словно стараясь уловить его редкие лучи. В Сибири оно было другим — Соня привыкла к нежному теплу, даже во время полуденного зноя, здесь же, вторя холодным арктическим ветрам, солнечные лучи были жгучими и колючими, как крапива. И оставляли примерно такие же следы. Как и вчера, бабушка хорошо себя чувствовала утром и сильно сдала к вечеру. Настолько, что Соня даже подумала, а не вызвать ли ей скорую? Нина Георгиевна без сил лежала на кровати, руки были горячими, словно у нее вдруг началась лихорадка — хотя градусник показывал стабильные тридцать семь — не так уж много. Пару раз Соня заставала старушку за попыткой выйти из дома и возвращала обратно, даже не уверенная, что та поняла кто именно ее удерживал. Заходила Тома, но помочь ничем не смогла, только посочувствовала, а медсестра утром давала такие хорошие прогнозы! Ближе к полуночи Соня, измотанная и сонная, начала было набирать скорую, что так перепугало бабулю, будто она уже в морг звонила.

— Только не больницу, Софико… Ты обещала, ты обещала не в больницу, — бормотала она, хватая ее за руки, и хныкала, как ребенок: — Я буду тихо, мне уже лучше…

Ближе к утру и впрямь стало лучше — когда луна начала бледнеть, бабушка, наконец, забылась сном.

Третий день начался вроде бы так же, как предыдущий — бабушку словно подменили. Она была бодра и полна сил, суетилась на кухне, на столе горкой высилась очередная партия блинчиков, только вот теперь Соня была внимательнее, видела за показной энергичностью болезненный страх показаться слабой и это ее не обмануло. Хотя повязки сегодня сняли — и на руке и на голове рана практически затянулась. Медсестра на ее рассказ только пожала плечами — а что вы хотите? Возраст! Но если вдруг повторится, то срочно вызывайте бригаду, не слушайте старушку. Соня и так жалела, что не сделала этого ночью.

Мало ей было проблем, так Тома, видимо, разнесла весть о том, что Нина Георгиевна чуть ли не при смерти и в дом началось паломничество друзей и просто знакомых, которые желали обязательно засвидетельствовать свое почтение перед тем, как старушка преставится. Хотелось выгнать этих доброхотов за шиворот, но она только скрипела зубами и терпела. Ближе к вечеру, когда солнце стало уже не таким жгучим и добросовестно окрасило в оранжевый дороги и дома, при этом затенив зелень деревьев едва не до черноты, поток посетителей иссяк — отовсюду слышались скрип тележных колес, на которых возили от колонки воду, мычание возвращающихся с пастбища коров, по городу поплыл запах растопленных печей и девушка с удивлением сообразила, что наступила суббота — все спешили закончить дневные дела, чтобы успеть помыться в бане и насладиться заслуженными выходными. Подумать только, а она ведь не то, что день недели, число не помнила — или точнее, перестала следить едва очутилась в Тальске. Словно в омут с головой, местная жизнь обступила ее, едва Соня вышла из самолета. А может, она старалась не замечать, намеренно заталкивая поглубже в память все, что случилось за последние месяцы. В каком-то смысле Тальск ее спас.

Она до того задумалась, что очередного посетителя заметила не сразу. Он не входил во двор, топтался у калитки, соседние собаки готовы были разорвать его на мелкие кусочки, достать из-за заборов не могли, но очень хотели. Собственно, на собачий лай, поднявшийся в начале переулка и волнообразно докатившийся до них, она и вышла.

Возле ворот стояло что-то черное и длинное.

«Лимузин⁈» — удивилась Соня и, движимая любопытством, открыла калитку. Бабулю она, конечно, давно не навещала, но в друзьях у нее были