И барон сморит на него, а потом отводит взгляд:

— Говорю же вам, святой отец, я на то надеюсь.

— Поймите меня правильно, дорогой барон, я отдал вам на храм все деньги, что собирал с того дня, как принял кафедру в Малене. Больше у меня денег нет. — Произнёс отец Бартоломей.

Епископ словно клещами вытягивал из генерала эти слова, и тому пришлось их произнести:

— Не волнуйтесь, святой отец, я построю эту церковь.

— Я молюсь за вас каждый день, — произнёс епископ и, кажется, в удовлетворении, откинулся на спинку своего красивого кресла.

Надо было бы ещё встретиться с Герхардом Альмстадом по прозвищу Ёж, и узнать у него, что он выяснил про адвоката. Да только времени у генерала не было. И искать Ежа он не стал, а поехал в Кёршнерам ужинать и узнать, сколько господа бюргеры решили потратить на обед и бал в честь приезда принца.

Глава 45

Когда семейство Рабенбургов в следующее утро возвращалось уже из Малена, кучеру пришлось остановить карету в удобном месте по надобности сыновей. Волков тоже вышел, чтобы размять ноги. И тут, среди катящих к его Эшбахту телег он увидал один лёгкий возок, в котором угадал знакомое лицо. И тот человек в возке тоже его узнал, остановил лошадей и вышел поклониться.

— Мы знакомы? — говорит ему генерал, кивая в ответ. — Но уж не взыщите, не могу вас припомнить.

— Мы с вами виделись на совете у принца, моя фамилия Клейнерт.

— Ах, да… Ну, конечно. — Вспоминает Волков. — Господин Клейнерт. Вы едете в Эшбахт я вижу.

— Да, еду через ваши земли, и уже не в первый раз, у вас там очень хорошо стало в последнее время, надеюсь перебраться на тот берег уже сегодня. В Винцлау еду.

— В Винцлау? — Теперь барон начинает вспоминать. — Ах, да… Памфлеты.

— Именно, везу памфлеты и оттиски в Винцлау. Как доеду сразу начну продавать и допечатывать главный тираж. Но у меня уже есть четыреста штук отпечатанных.

— О, хотелось бы взглянуть. — Волкову и вправду хочется поглядеть на бумаги, что «увековечили» его «подвиг».

— Конечно, я вам даже подарю один, — господин печатник оборачивается на дорогу. — А вон уже мои телеги едут, сейчас, господин барон.

А пока они ждали телег, к нему подбежал Генрих Альберт и быстро кивнув незнакомому господину, с которым беседовал отец, сообщил:

— Батюшка, матушка велела вам сказать, что уже можно ехать.

— Подождите, Хайнц. — Отвечает ему барон.

А тем временем телеги с ящиками как раз добрались до них, и господин Клейнерт сразу открыл один из ящиков и достав оттуда две брошюры, одну из которых, с поклоном передал мальчику сказал:

— Здесь записан подвиг вашего батюшки, юный господин. — Он указывает пальцем листки. — Вот он.

А вторую брошюру подаёт барону. Хайнц взял её и сразу принялся разглядывать. Волков тоже стал изучать, и на первой же странице увидел неплохую гравюру, где конный рыцарь на всём скаку нанизывал на длинное копьё какого-то мерзкого человека. Судя по всему колдуна. Волков отметил, что доспех у него будет получше, чем у напечатанного рыцаря, а тут вдруг сын и говорит ему:

— Батюшка, а ежели это вы, отчего же у вас на щите не наш ворон?

Тут и сам генерал обратил на рыцаря внимание: и вправду, на щите героя был греб… Ребенрее. Волков смотрит на печатника с удивлением, а потом читает название памфлета, что было под первой картинкой: «Приключения доблестного рыцаря. Или как славный рыцарь Ребенрее побил в земле Винцлау колдунов и освободил из их лап принцессу Клару».

«Оливию, болван, а не Клару. Она сама называется Оливией».

Генерал опять глядит на печатника и этот его взгляд был настолько выразителен, что господин Клейнерт прекрасно понимает его, он начинает сбивчиво объяснять:

— Нет… Э… Сначала то был рыцарь Рабенбург, владетель Эшбахта, и Инквизитор, но когда я отпечатал первый памфлет, я отнёс его герцогу, на утверждение, и тогда он велел внести… Некоторые правки.

Некоторые правки. Волкову вдруг стало так неприятно, он возвращает брошюру печатнику, теперь барон чувствовал себя так, как будто он столкнулся с какой-то недостойной хитростью, и это ощущение, на удивление, плавно вплелось в те его переживания, что мучали его несколько дней назад.

И к разочарованию Максимилианом и Бригитт, которое теперь граничило с брезгливостью, прибавилось только что и разочарование герцогом…

То, что его сеньор, требовал к себе в «обучение» сыновей барона, и то, что присылал своих инженеров рисовать его недостроенный замок… Всё это вызывало у Волкова злость, и упрямое нежелание подчиняться. Но никак не унижало курфюрста. То были отношения естественные. То были правила их жизни. Но вот этот поступок курфюрста, переходил черту допустимого, и походил больше на какое-то мелкое… Жульничество. Недостойное сеньора, недостойное рыцаря.

Генерал больше не желает разговаривать с этим ловкачом, он берёт у сына памфлет и вместе со своим возвращает его печатнику: мол, забирай-ка свою дрянь. А тот что-то продолжает лепетать, и когда барон уже поворачивается, чтобы идти к своей карете, господин Клейнерт и говорит:

— Господин барон, у меня ещё остались первые оттиски. — Тут генерал останавливается и поворачивается к печатнику. И тот продолжает, постукивая по ящику. — Вот тут первые оттиски с вашим имением и вашим гербом. А этих, — он потряс брошюрами, — я отпечатал всего четыреста штук. А всего велено распространить три тысячи.

Тогда генерал подходит к нему опять:

— И что же, сколько вам нужно денег, чтобы вы напечатали правду?

— Понимаете, господин барон, герцог будет в ярости, если узнает, что я распространил первую версию, а с нашим герцогом лучше не шутить, вы ведь и сами это знаете. — Пытается объяснить ситуацию печатник. И тогда генерал лезет в кошелёк и достаёт оттуда пять золотых:

— Этого достаточно?

Господин Клейнерт забирает у него золото:

— Конечно нет, герцог отправит меня в подвал, за это… Но я считаю… Ну, если разбираться, по совести, то в памфлете должно быть, всё-таки, ваше имя.

И тогда генерал протягивает ему руку, а тот пожимая её и говорит:

— Если дойдёт до герцога, то скажу, что второй оттиск лопнул в прессе, вот и пришлось печатать