– Ливий, ты точно сын своей матери, – задыхаясь от смеха, прошептал он, – великолепное чувство юмора и никакой, никакой, никакой, – прокричал до надсады, – совести.

Плиний, жуткие глаза которого обрамляли медные пряди, более не улыбался, а болезненно скалился. Надломленный голос ещё резонировал в потолочных сводах, кубках на столе, скользил по мраморным колоннам и отзывался в памяти свидетелей. Мне не нравилось, какой уклон принял разговор, а ещё больше меня смутил вид Ливия – уязвимый, он спрятал взор, обняв себя за плечи.

– Я… я что-то совсем потерял нить разговора, – признался я. – Совесть? О чём молвит этот шут, Ливий?

Сенаторы смолкли, не тревожа наш конфликт. Плотий сгорбленной фигурой сидел в центре зала, спрятав лицо.

Все как будто что-то понимали, один я – дурак дураком.

– Скажи ему, матушкино сокровище, – Плиний расставил руки, взмахнув плащом-крыльями, – что попытался обдурить стреляного дятла и притворился немым.

Я улыбнулся – было похоже на шутку, но Ливий не улыбался в ответ и не запротестовал. Он опустил очи и промолчал.

– То есть, погоди-погоди, – качнул дланями я, – ты хочешь сказать, что ради обмана Плиния ты сымитировал душевную травму детства и не говорил даже в моём присутствии… всё это время!

– Прости, Луциан, но ты… не блещешь выдающимися актёрскими способностями. – Ливий всё-таки поднял на меня взор, и его пустой, холодный и расчётливый взгляд гнилой гадюки оттолкнул меня. – При первой стычке с Плинием я понял, что он пойдёт за нами. У него собственный интерес. Так вот, если бы ты знал о моей авантюре, нас бы выдала первая твоя промашка.

– Считаешь меня тупым? – начал распаляться я. – Ты играл с моими чувствами, чтобы утереть нос Плинию, но он оказался тебе не по зубам – только я что-то не слышал от тебя признания, когда всё пошло по одному месту! Что ж ты не сказал мне?

– А потому что ты бы отреагировал именно так, Луциан. – Ливий ткнул меня в грудь, грозно глядя в глаза. – Так, как сейчас. Я понял, что рокировка не прошла, а в немоту Плиний не поверил – я ждал от него следующего шага. Это была наша битва. Ты ни при чём. И твои вопли я и слушать не желал.

Меня передёрнуло от отвращения: я схватил Ливия за запястье, заломив руку – он даже не пискнул из вредности. Я прошипел ему на ухо, чтобы не слышали остальные:

– Какая же ты дрянота, Туций! Я же поверил тебе – сочувствовал твоим слезам, что были не искреннее бус из стеклянной пасты! – На ум пришли непрошеные воспоминания, как я искал способ помочь вернуть голос, как беспокоился и ухаживал за «травмированным». – Ты фальшивка, Ливий, поддельное золото, что блестит до первого дождя. Так же легко покупаешься и продаёшься, не лучше лупы. Впрочем, даже у продажных дев и воров есть свой кодекс чести. Даром что «честный представитель Туциев» – грёбаная выдумка.

Ливий горько усмехнулся, дёрнув рукой, и зашипел от боли: мой захват оставался крепок. Он вздохнул и хрипло возразил:

– Ты много лет не был так внимателен ко мне, как тогда, когда я якобы онемел. Стоило мне замолчать – ты начал прислушиваться к моим «речам». Ты был дружелюбен, и я не мог не наслаждаться этой иллюзией, не хотел ломать её. – Он усмехнулся. – Какая глупая ирония.

Задело, если честно. Посему послав бывшего друга крепким латинским словцом, отпихнул его и убрался подальше. В чём он был прав, так это в «иллюзорности» нашей дружбы. Ему, как и мне, возможно, хотелось обманываться выдуманными отношениями. Но от таких, как Ливий Туций Дион, следовало держаться на расстоянии выгула скота. И дальше, дальше, свалить на самый Край Света, за океан, чтобы не вводить себя во искушение поздороваться с ним одним утром и сломать тем самым себе жизнь.

Плиний, улыбавшийся на протяжении нашей дуэли, подметил:

– Это же римляне говорят, коли хочешь быть любимым – умей любить?

Ливий выпустил клинок и запустил в Плиния. Ошалевший от смены событий, я подбежал к Ливию и взял его в захват со спины, когда он попытался броситься на Плиния и влезть в драку. Тот держал лезвие меж средним и указательным пальцами: меж остриём и кончиком его носа остался тоненький просвет.

– Как недружелюбно швыряться в людей острыми предметами, – тихо, как ветер, зацикленный в пещеристом логове Сциллы, проговорил Плиний.

– Ты проклял нас с Луцианом! Ты убил её! – сорвался Ливий, ёрзая в моих руках – держать сбрендившего Ливия становилось всё труднее. – Мою мать, ты утопил её, потому что она прокляла твою дочь, да? В этом урок? Поэтому ты ходишь за нами и пытаешься убить? В тот день, когда матушка погибла, мы видели дятла! Это был ты, предвестник горя!

«Мы будто местами поменялись. Странно… но я не согласен с ним, только почему, понять не могу», – подумал я и сказал:

– Ливий, остынь.

– Ты на чьей угодно стороне, лишь бы не на моей. – Ливий ошпарил меня золотом глаз и прошипел: – Убери от меня руки. Ты готов поддерживать этого убийцу, который сделал из тебя посмешище и утопил кормилицу! Я… мне было тяжело без неё, мне было горько – и поныне в сердце у меня зияет огромная дыра, которую никто и никогда не заполнит. – Он обмяк в моих руках.

Я отпустил – Ливий свалился на пол, закрыв лицо ладонями. Я хотел коснуться его плеча, но постеснялся и, памятуя собственное предостережение держаться от него подальше, начал претворять его в жизнь.

Мне было жаль его.

Жаль Кирку.

Всё это было до одури печально.

– Какие же вы, южане, темпераментные. – Плиний закатил глаза. Он всадил кинжал в дорогой стол, что напугало Ганнона до импульсивной молитвы. Подойдя к Ливию, схватил его за грудки, и я приказал ногам врасти в пол, чтобы не вмешаться. – Кирка Туций заслужила быть утопленной. Пусть подавится своими чувствами – в прямом смысле. А её сын по закону судьбы обязан воровать чужое до скончания своих дней: будь то золото, святыни или воля. Вот и всё, чего достоин ваш род.

Сенаторы поняли, что черту переступили, и Астарбел Баалшамем встала из-за попорченного стола. Она сказала:

– Довольно сцен. Какие же вы мужи после столь громких истерик? От вас болит голова. – Она подошла к Плинию с Ливием и просунула меж ними свиток, брошенный впопыхах. Она обратилась к Ливию: – Бери. Мы выпишем триеру, дабы вы с Луцианом благополучно добрались до Остии. На судно погрузим двух лучших жеребцов, чтобы вы быстрее оказались в Риме. Да хранят вас боги.

Он сдержанно извинился и