— Хенрик? Зови, конечно. — И пока кавалерист не ушёл, он ему и говорит. — Слушай, Кляйбер, не желаешь съездить в Вильбург? Дам за то восемь монет.

Но кавалерист вовсе не обрадовался такому предложению. Он покачал головой, вроде, как и неловко отказывать генералу, но ему совсем не хотелось уезжать:

— Сеньор, я последнее время вообще из седла не вылажу, к жене заезжаю проездом, она уже грозится…

— Убить, что ли? — Удивляется Волков.

— Да, нет… В общем мне бы дома пожить. Хоть малость какую.

— Имей ввиду, письмо, что нужно туда отвезти, надобно передать лично в руки самому курфюрсту. — Повышает ставки барон.

— Лично в руки? — Тут Кляйбер призадумался. А письмо от вас?

— Лично в руки курфюрсту, — подтвердил генерал. — Но письмо и от меня, и от графини фон Мален. Ну, так что?

Но Кляйбер всё-таки отказывается:

— Нет, сеньор… Я побуду с семьёй.

— Тогда найди кого-нибудь из своих знакомых, хорошего наездника. Что бы быро доставил. Выехать надо нынче же.

— Угу. Есть у меня не примете неплохие ребята. Предложу восемь монет, и что письмо нужно будет отдать лично в руки нашего герцога. — Уточняет кавалерист.

— Это тебе восемь, иным и шести довольно будет.

— Значит шесть, понял. Пойду договариваться.

Глава 42

— Ну и как вы себя чувствуете? — интересуется Волков, когда Хенрик уселся за стол и Мария налила ему вина. Хотя генерал мог и не спрашивать.

— Выздоравливаю понемногу, сеньор.

Он выздоравливал? Оруженосец был бледен, вернее, даже чуть жёлт, и очень исхудал. Раньше этот молодой человек, если кому и уступал в стати, так это самому генералу и своему приятелю фон Готту. Теперь же это была лишь тень того юноши. Хорошо подобранная, некогда одежда, мешком на нём висела. Увечную руку оруженосец прятал под стол, как будто стеснялся её. Но генерал попросил его жестом: а ну-ка, покажите, что там у вас? На культе у него была кожаная насадка, она затягивалась ремнями на предплечье, но Волков попросил снять и её. И баронесса, сидевшая с ними, тоже была заинтересована, она даже встала, чтобы всё рассмотреть через стол. После полезла к Хенрику со своими причитаниями:

— Ах, Господи, бедный, бедный мальчик. Как же вы теперь жить будете…? Так…?

«Глупая и бестактная, как всегда. Ничего дурнее сказать не нашла!»

Во-первых, Хенрик давно уже не был мальчиком, он был воином, и мог даже, случись всё иначе, получить рыцарское достоинство от маркграфини. А во-вторых, как раз от женщин, в первую очередь, оруженосец и скрывал свою неполноту. Волков косится на неё:

— Госпожа моя, нам с господином Хенриком, надобно поговорить.

— Уж и тайны какие-то у вас… — Поджимает губы баронесса, но встаёт и выходит.

— Как рана, не беспокоит?

— Затянулась, краснота уже почти спала. Я к Ипполиту хожу, он сказал, что зашили мне всё… Неплохо. Мази назначил… И ещё снадобья пить. И есть побольше говорит.

— Значит поправляешься. — Резюмирует генерал.

— Ну, да… Поправляюсь, вот только кому это всё нужно… — С неприсущим ему до этого унынием говорит Хенрик.

— Что это значит? — Холодно спрашивает барон у оруженосца.

— Ну, как… — Невесело начинает объяснять оруженосец. — Ну, не знаю я, что мне теперь делать… Без руки-то, какой из меня оруженосец? Думал домой поехать, а что там? Сидеть на шее у старшего брата? Так там у него уже наш младший сидит… С женой ещё. Вот и думаю, куда мне теперь податься, нужен ли я кому-нибудь вообще… Думаю, что и не нужен… И работать я не смогу, разве что научиться левой рукой писать… Да поискать работу в Малене.

— А в монастырь подасться не думали? — Интересуется Волков.

— В монастырь? — Хенрик смотрит на него с непониманием.

— Хотите в писари податься, так что ж, дело неплохое, — продолжает генерал. — Уж получше военного. Поспокойнее. Идите в писари, Хенрик, идите. — Он с насмешкой глядит на молодого человека. — Вы же за благословением ко мне пришли, так благословляю, я вам ещё и протекцию напишу, скажу, что некогда вы были неплохим воином. А может даже попрошу Кёршнера и он вас возьмёт помощником приказчика, а там уже как себя проявите. — И тут вдруг вся его насмешливость заканчивается, и генерал становится злым и колючим, — только умаляю вас, избавьте меня от своих соплей. И вот этого всего: ой как я несчастен, я никому не нужен, мне теперь и жизнь не мила. — Тут он начинает выговаривать Хенрику. — Я и от своих сыновей соплей не выношу, а они чада ещё, а уж от взрослых мужей тем более, так что, если пришли просить у меня протекции — так получите какую только захотите. А если пришли просить совета, так утритесь, и говорите уже как мужчина!

— Я не хочу быть писарем, господин генерал, я просто не знаю, что мне теперь делать. — Произнёс оруженосец. И продолжил, стараясь убрать из голоса печаль, и говорить бодрее, — Всё думаю, как жить… А ничего не придумывается, вот и пришёл к вам. Но я думал, что я вам более не надобен… Вот и говорю про ремесло писаря, потому как надо как-то устраиваться. И вовсе не для того я пришёл, чтобы вам жаловаться…

— А есть у вас девица какая на примете? — Кажется, как будто ни с того ни с сего, спрашивает его барон.

— Есть одна девушка, — отвечает ему Хенрик. — Она ко мне приходит иногда, когда я ещё только сюда приехал и ещё не вставал, приходила. Она дочь сержанта Куменга из роты Вилли.

— Ну так и женитесь на ней, пусть родит вам полдюжины детей, и у вас навсегда пропадёт это ваше уныние, когда вам надобно кормить шестерых мелких негодяев, да ещё содержать злую жену, у вас точно времени не останется на ваши стенания по себе любимому.

— Жениться? — Сомневается Хенрик. — Да пойдёт ли она за увечного, я право, и не знаю?

— Да, — тут Волков с ним соглашается. — Видок у вас, Хенрик, конечно, дрянь, вон тряпки ваши на вас висят, как на пугале, ну так ничего, у хорошей жены вы в таких худобах долго не пребудете. Тем