— Господин граф, а в самом деле, от чего же никак вы не сыщите тех негодяев, что учиняли бесчинства в Малене?

— Дорогой Георг, — чуть приглушённо отвечает ему обер-прокурор, он так говорит, словно не хочет, чтобы ещё кто-то слышал его слова, — следствие о том деле… Идёт, идёт.

— Просто странно это, у того мальчика, такая же фамилия, как и у меня, он ведь тоже Мален, как и я, отчего же к делу тому отвратительному такое небрежение, быть может, вы не считаете его нашим родственником?

Дело, вдруг, из ничего, буквально на пустом месте стало оборачиваться такой грозной склокой, которая сейчас, ни прокурору, ни Волкову, ни курфюрсту была не нужна, и посему герцог постучал дланью по подлокотнику кресла: тихо, господа, прошу тишины. И чтобы лишние слова, тут, перед большим скоплением чиновников и первых лиц земли Ребенрее не вспыхнули уже открытой ссорой, сдобренной неприкрытой неприязнью, он произнёс, отводя потоки негодования:

— Барон, а как вам показалась маркграфиня?

— Прекрасна, умна, для женщины, и сильна как крестьянка.

— Как крестьянка? — Стали повторять его слова вельможи. Кажется, это немного разрядило атмосферу в зале. Господа посмеивались. — Он сказал: сильна как крестьянка? Он именно так и сказал о маркграфине?

И пока все улыбались, Волков продолжил:

— Если Её Высочество одеть как крестьянку и чуть присыпать пылью, вы не отличите её от той сильной женщины, что за день на поле вяжет сотню снопов.

И тут уже атмосфера в кабинете курфюрста окончательно разрядилась. И сам сюзерен улыбался, и его сын посмеивался, и все иные господа не стеснялись своих улыбок и смешков. Ну, надо же, что этот генерал придумал: истинная принцесса, а он сравнил её с крестьянкой, да ещё и говорит, что это прекрасно.

Глава 4

— То есть здоровье у неё хорошее? — Интересуется казначей Нагель.

И конечно это был важнейший вопрос. Ведь речь шла о здоровье женщины, которой предстояло рожать наследников, учреждать династию.

— Вид у неё хоть и не цветущий был, после длительного заточения, но здоровье, как мне кажется, у неё хорошее.

— Откуда же вам знать как она сильна и как её здоровье? -интересуется обер-прокурор, и опять в его голосе, генерал чувствует неприязнь, подозрительность. А может даже и намёк.– Вы же не врач, почему вы так решили?

— Я провёл в башне, мы заперлись там от врагов, с маркграфиней полдня, ночь и ещё утро до полудня, без еды и воды, я по мере сил выполнял роль её прислуги, так как она стеснялась моих оруженосцев и солдата, что были с нами. Я помогла ей по мере сил ещё два дня, пока нам не удалось в одном из селений найди для неё горничную. Маркграфиня сильна, она легко переносила жажду и голод, при том не падала духом, в окружении злых врагов. Для неё подняться на верх башни с самого низа, по высоким ступенькам, вовсе не представляло труда. — Этого рассказа было достаточно, хотя он мог бы так же вспомнить как крепки у принцессы… Объятия.

— Но у неё же больна дочь, — напоминает ему фон Виттернауф. — Вам известно о том, барон?

— Да, но пути Господни неисповедимы. Не думаю, что дочь принцессыбольна какой-то наследственной болезнью.

— М-м… — Замечает граф Вильбург. — Так вы ещё и лекарь, и разбираетесь в болезнях.

— Нет, но я видел болезное дитя, то какая-то тяжкая хворь, что приводит к отторжению пищи, и я сказал принцессе Оливии, что у меня есть хороший врач, и я ей обещал его прислать, и как только оказался дома, послал ей своего врача. Надеюсь, что он уже у неё.

И тут герцог поднял палец! Это был знак для его статс-секретаря, тот стоял за креслом курфюрста и сразу склонился к Его Высочеству, а герцог и говорит:

— Барон, пусть ваш врач напишет отчёт по приезде, и пришлёт его нам, нам важно знать, что болезнь дочери Её Высочества не наследуется по линии матери.

Статс-секретарь тут же велел писарям записать это распоряжение курфюрста, чтобы потом не забыть и справиться о его исполнении. А герцог спросил:

— А на кого, по-вашему, мы могли бы положиться там, в Винцлау, кто в той земле нам друг?

— Уж и не знаю, даже, кто там нам друг, — отвечает ему генерал задумчиво, — сама маркграфиня разве что… Она ждёт жениха, и думает, что он поможет ей сладить со своеволием сеньоров в земле, ну может ещё и обер-егермейстер Гуаско ди Сальвези, правда большой роли при дворе он больше не играет, он был важен при живом маркграфе, а теперь охота не очень-то нужна и его хотят отставить, а великолепные псарни, конюшни и соколиные павильоны убрать, дескать слишком дорого всё это содержать. Но думается мне, всё это великолепие, особенно конюшни, местные придворные хотят… Попросту разграбить, пока во дворце не появился новый хозяин.

Герцог некоторое время молчит, а потом и спрашивает:

— А и вправду так хороши те конюшни и псарни?

— Они лучшие из тех, что я видел, — отвечал ему Волков. И добавляет. — Если вы пошлёте к нему кого-то из ваших егерей, чтобы посмотреть их… Возможно это остановит отставку Гуаско.

— Или ускорит её, — замечает обер-прокурор.

С этим трудно было спорить и Волков развёл руками. А барон фон Виттернауф, тогда спрашивает у него:

— Ну, с друзьями мы определились, а кто же тогда нам недруги?

— Недруги? — Волков вздохнул. — Да все сеньоры земли. Им абсолютно не нужен суверен. — И тут вельможи согласно кивают головами, они всё понимают. — А главный наш противник, как я смог уразуметь, это Брудервальд.

— Дядя маркграфини, — уточняет фон Виттернауф.

— Да, дядя маркграфини, — соглашается Волков. — Он завилял прилюдно, что сеньоры Винцлау имеют право сами избрать себе суверена, сами найти принцессе мужа, и так же говорил, что если для того нужно будет собрать ландтаг, то он сам это сделает.

— О! — Воскликнул молодой принц и