– Пирог с мочеными ягодами купишь? Свежий, только что из печи. Есть с журавиной и есть с брусникой, – настырно поинтересовалась женщина, кивком указав на долбленый березовый поднос в руках. Нехитрую утварь украшала внушительная гора выпечки. Слипшиеся пирожки и булки пестрели пятнами вытекшей начинки. По одному из расстегаев, резво перебирая лапками, ползла блестящая зеленая муха. Всеволод брезгливо осмотрел неаппетитное яство. На вид сварганенные из глины и опилок, пироги выглядели как продукт жизнедеятельности какого-то крупного животного. Да и свежесть их вызывала сомнения. Впрочем, в разумении лоточников «годность» снеди вообще была понятием си-ильно растяжимым. Голод воеводы был велик, но не настолько, чтобы зариться на это…

– Нет, хозяйка. Уж не обессудь.

– Ну, так отрешись отседова! Ишь, какой извыристый [13] нашелся. Сквалыга. По одеже вроде боярин, а по мошне холоп!

Одарив Всеволода полным презрения взглядом, лоточница, раскачивая необъятным бюстом, отвернулась в поисках новой жертвы для небезопасного угощения и острого языка.

Боясь наехать еще на кого-нибудь, Всеволод спешился и взял Ярку под уздцы. Толпа, запрудившая междурядья торжища, нещадно напирая со всех сторон, тут же прижала его к мыльной конской шее. Воевода постоял немного, выжидая, но, видя, что людской поток не иссякает, отбросил в сторону любезности. Работая вовсю локтями, он принялся пробираться через площадь. Окольничий уже сожалел о том, что решил сократить путь и не поехал окрест рынка.

С ворчанием проталкиваясь среди навесов, крытых полотном, и лавок, сработанных из досок, воевода глазел по сторонам. Торговля в рядах шла бойко, наполняя площадь характерными звуками. Скрипя петлями, отворялись лари купцов, выкладывающих на прилавки новые партии раскупленных товаров. Весело позвякивали монеты, меняющие своих хозяев. Громко бранились сборщики налогов с заезжим офеней [14]. А где-то рядом протяжно заревел медведь, ведомый на ремне косматым, под стать косолапому, мужиком.

Напуганная звериным рыком, взвизгнула девка-зеленщица, вызвав приступ гогота у артели бортников. Пасечники, торговавшие грязно-желтыми, оплывшими на жаре пластами воска и янтарным медом, отпустили в сторону девушки пару колких шуток. Ответная брань зеленщицы затерялась в громких воплях коробейника, зычным голосом расхваливающего свой товар. Сыпля шутками и прибаутками, подобные ему дрейфовали по торжищу, стремясь сбыть с рук мелкую снедь или дешевые безделушки.

Внезапно народ растекся в стороны. Уважительно притихнув, люди уступали дорогу группе иноземцев в сопровождении конерожденного. Пестрая одежда, цветные колпаки, обмотанные клетчатой тканью пояса, тяжелые золотые кольца-серьги и бронзовая кожа – в чужестранцах угадывались торговцы из Фракии или Тимариса. Кентавра заморские купцы наверняка наняли для охраны. Путешествие по степям Притопья всегда было опасным, и оттого многие путешественники спешили заполучить телохранителей из племен номадемьяр [15]. Заслуженная слава копытных воинов широко разошлась по Гальдрике и существенно влияла на цену их найма, позволить который могли себе лишь немногие. Темные глаза кентавра бесстрастно взирали на людскую толчею. Он, несомненно, уже бывал на марьгородском торге. Проходя мимо воеводы, конерожденный сдержанно кивнул. Никитич, приложив ладонь к груди, ответил тем же. Скорее всего, они уже встречались раньше на Ключ-Камышенском холме, но конкретно этого китовраса [16] Всеволод не помнил. Тихо переговариваясь на своем наречии, чужестранцы прошли мимо, держа путь в сторону меховых рядов. Их цветастые кафтаны и широкая пятнистая спина кентавра, перетянутая крест-накрест ремнями, поддерживающими пару сабель на боках, еще долго маячили в толпе ярким пятном.

Давка, суматоха, снующие под ногами дети, мычание скотины, горлопанство лоточников, вой какой-то бабы, которую обокрали тати, гнусавые голоса нищих, вымаливающих подаяние, – все слилось на торге в единую густую мешанину. Подобно горной реке, базар ревел и жил своей жизнью. Кружась в этой людской стремнине, Всеволод сам не заметил, как его, словно щепу, увлекаемую течением, вынесло в ряды торговцев дорогими тканями и ювелирными изделиями.

Здесь народу оказалось много меньше. Не каждый мог позволить себе закупаться в этой части рынка. Сюда захаживали лишь посадские бояре, дворовые да зажиточные горожане. Парча и атлас, расшитая мелкой гладью камка, благородный аксамит, ярко крашенная байка и легкий шелк, привезенный из-за Желтого моря, соседствовали с изделиями из рыбьего зуба [17], самоцветов, серебра и злата. Укрепленные дубовой доской ювелирные лавки щеголяли широкими смотровыми окнами с крепкими ставнями. Заключенные в свинцовую раму, в витражах крепились отшлифованные кругляшки стекол. Сквозь дымчатый отлив витрин можно было разглядеть рукотворные чудеса золотых дел мастеров. Собранные со всех частей света – от Караффы до Новграда, – драгоценности тускло поблескивали, ожидая богатеев-покупателей.

На бархатных подушечках лежали перстни, кольца, массивные колты со вставленными в оправу самоцветными камнями. Специальные подвески ломились от сережек-одинцов со вдетыми в стержни стеклянными, костяными, сердоликовыми и перламутровыми бусинами. Здесь же красовались расписанные яркими эмалями птицы на аламах и позвякивали колокольца пясов. На стойках покрепче висели королески с оберегами, пластинчатые глунцы и ожерелья из монет.

Купцы, все как один дородные, богато одетые, осанистые и донельзя важные, двигались по лавкам неспешно, с достоинством тетерева на току. Презрительно оглядев запыленную одежду Всеволода и простую сбрую Ярки, они тут же теряли к нему всякий интерес. Лишь здоровые, как быки, рынды, стоящие у лавок, сопровождали проходящего мимо воеводу зевками и скучающими взглядами. Всеволод, несмотря на власть, дарованную ему Ярополком, поспешил убраться отсюда поскорей.

Миновав последние лавчонки с дратвой и лыком, окольничий покинул рынок. Марьгородский торг, такой пестрый и разнообразный, объединяющий различные культуры и в то же время самобытный, остался за спиной. Воевода этому только обрадовался. Сбив с оттоптанных в толпе сапог пыль, Всеволод зашел во двор самого дорогого кабака окрест. Вымощенная дубовыми плахами дорожка, обсаженная кустами цветущего дрока, вела к крытой коновязи. В двух шагах от нее возвышалось красивое крыльцо с резными колоннами и двускатным козырьком, украшенным зубчатыми причелинами и полотенцем с хитрою розеткой. Под стать крыльцу был и остальной терем – высокий и внушительный. На медной охлупени башенки-смотрильни примостился кованый выкрашенный желто-красными эмалями петух. Вытянувший шею в крике певень взгромоздился на конек крыши неслучайно, поскольку называлась корчма не иначе как «Златый Петушок».

Всеволод, неторопливо обойдя кучи конских яблок, разбросанных по двору, привязал кобылу к кольцу, вбитому в поперечное бревно коновязи. Проверил, хорошо ли держится захлесток на поводьях. Бросил медный грошик старику, что караулил лошадей.

– Держи, дед, глаз с нее не спускай, стереги пуще собственного ока!

Дворовый стянул шапку и обнажил голые десны в подобии улыбки. Поклонился.

– Благодарштвую штократно, милоштивец, – прошепелявил старик. – Токмо ты б, шоколик, пооштерегшя, шегодня к нам не шаходил. Шай опрокинуть шарку и в другом меште мошно, а тут ненароком жашибут. Митька Калыга ш другами ушо