– Я же тебе сказал: не скули. Не все так плохо…

– Тебе, Всеволод Никитич, хорошо говорить. Сухой по мокрому не тужит. Поелику не твое хозяйство на глазах изводят, не твою супружницу грозятся… э… таво…

– Отпежить?! – не поверил Всеволод, с сомнением поглядывая на неприглядную дородную бабищу, всхлипывающую за спиной корчмаря. Похоже, опричники намедни действительно страшно напились.

– Во-во, – поддакнул Ипполит. – Не сегодня-завтра корчму по ветру пустят, и что тогда? С сумой по миру пойдем!

– Повторяю: не канючь. Погляжу, что для вас можно сделать. Сами ж пока схоронитесь да сидите словно мыши. И что бы ни случилось, носа наверх не казать. Ясно?

Подождав, пока чета корчмарей скроется в своем убежище, Всеволод принялся подниматься по узкой лестнице.

На втором этаже корчмы оказалось тихо и на удивление свежо. Коридор с двумя рядами комнат, предназначенных для постояльцев, заканчивался выходящим на внутренний двор двустворчатым окном. Толкнув первую попавшуюся дверь, воевода заглянул внутрь. Небольшая пустующая каморка больше походила на чулан и явно предназначалась не для состоятельных гостей. Из убранства – лишь стол с табуретом да сундук, окованный железными полосами.

Всеволод не стал здесь задерживаться. Пройдя еще несколько шагов, он заглянул в следующую комнату.

В этот раз опочивальня оказалась больше, светлее, богаче. Оконную раму с настоящим стеклом украшали парчовые занавески, окантованные витым шнуром с кистями. Пол застилала побитая молью шкура крупного медведя, а в углу высился заляпанный потеками воска напольный канделябр. На круглом столе посреди комнаты стояло серебряное блюдо, на котором хаотично разметались похожие на гадальные руны ореховые скорлупки, половинки раковин запеченных на углях моллюсков и несколько огрызков яблок. Рядом с блюдом скобяной семейкой примостился медный кумган [20], отделанный чеканкой, и три кубка с остатками вина. Стремясь подчеркнуть напускную роскошь, предприимчивый Ипполит повесил над периной гобелен. Старая, вытертая до блеска шпалера изображала сцену травли вепря. Правда, не вполне удачно. И если в темном разлохмаченном пятне еще угадывались очертания кабана, то преследователей зверя рука ткача не пощадила вовсе. Оставалось лишь догадываться, что изображают вытянутые серые силуэты. Свору собак? Кавалькаду охотников?

Всеволод терялся в догадках.

Под спасающим свою шкуру секачом на поистине царском ложе возлежал не кто иной, как Митька Калыга. Две посапывающие румяные девки прильнули к его широкой груди, покрытой светлыми курчавыми волосами. Вокруг кровати, прямо на полу, валялись смятые комки одежды.

Предводитель опричников был молод. На четыре года старше княжьего сына, он в свои двадцать уже успел показать, на что способен. Ни одна крупная свора, ни одна охота, барский пир иль братчина не обходились без его участия и диких выходок, заканчивавшихся либо потасовкой, либо поджогом, либо безудержным, лихим погромом. Впрочем, в ратном деле Митька себя тоже знатно проявил. Во всем княжестве Ярополка не сыскалось бы рубаки отчаянней и искусней, чем Калыга. Из-за характера опричника многие в Марь-городе точили на Тютюрю зуб, но благодаря его умению махать мечами предпочитали терпеть обиды молча. Со своими марморисскими кривыми клинками опричник не расставался никогда. Вот и сейчас пара сабель темного булата в лакированных ножнах стояла у изголовья кровати. Навершия обтянутых ремнями рукоятей в виде свившихся в спираль драконов поблескивали в сумраке самоцветными камнями.

Всеволод, пройдя в центр комнаты, остановился у столика и наполнил кубок. Кумган тихо звякнул о поднос, и этот приглушенный, едва слышный звук разбудил одну из девушек. Сладко потянувшись, она лениво приоткрыла припухшие веки. Однако, заметив в комнате постороннего, тут же встрепенулась и посмотрела на Всеволода с испугом. Пихнув в бок подружку, тетешка села на постели, стыдливо прикрываясь одеялом. Воевода, пригубив из кубка, молча указал на дверь. Вино в кувшине оказалось чересчур сладким, и Всеволод, поморщившись, поставил посудину на место. Тактично отведя глаза, он терпеливо ждал, пока блудницы, собрав в охапки одежду, не скроются за дверью. Когда шлепанье босых ног и тихое хихиканье в коридоре стихло, Всеволод подавил в себе страстное желание разбудить Калыгу, громко стукнув медным кувшином о поднос. Вместо этого он подошел к окну и распахнул занавеси.

Яркий полуденный свет ворвался в комнату, слепя и разгоняя тени. Человек на кровати вскинул руку, прикрывая глаза. Сонно заморгал. Скривился. Резко сел, но тут же застонал, обхватив ладонями бритые виски.

– А-а, сучий потрох! Кто посмел?!

– Князь Ярополк шлет тебе приветствие, Митрий. И наказывает пойти с дружиной в поход, дабы выяснить, кто на границе его владений людей и скот изводит.

– Волк, ты, што ль? – Митька оторвал ладони от лица, мутным взглядом зеленых глаз уставился на воеводу. Пошевелив закрученными напомаженными усами, Тютюря сплюнул на пол; пошатываясь, встал. Нетвердо держась на ногах, Калыга подошел к столу и жадно приник к узкому носику кумгана. Придерживая крышку пальцем, он запрокинул голову и в несколько глотков опростал посудину. Отер усы. Отбросил пустой кувшин в сторону. Рыгнул. Снова хмуро, исподлобья посмотрел на молчащего Всеволода. – Ах. Голова трещит, – пожаловался атаман опричников. – Так что ты там гуторишь, воевода?

– Завтра в путь отправляемся с дружиной. На зареченские топи. Посему приведи своих людей в порядок, да и себя тоже, – повторил Всеволод холодно, стараясь, чтобы на лице ничего более не отразилось. Тютюря был не тем человеком, пред которым он мог позволить себе потерять самообладание.

– Надо же! Значит, в поход меня зовет наш князь. – Опричник, покачиваясь, выпрямился и упер руки в бока, видимо, забыв, что из одежды на нем нет и нитки. – И кого гонцом прислал?! Вымеска крепачьего. Без году холопа. Кем там, по сплетням, была твоя мать? Ключницей? Портомойкой? Не знаю даже, которому из слухов больше верить. Нет, не уважу Ярополка. Никуда не поеду. Уж ежели я ему так надобен, пущай пришлет кого-то более достойного. Нести княжье слово должен истинный боярин, а не пес без роду-племени. Али еще лучше: пусть Ярополк самолично сюда на поклон заявится да попросит так, как следует просить наследника рода Калыган.

Всеволод побледнел и стиснул кулаки до побелевших костяшек, но все-таки сдержался. Коротко выдохнул сквозь зубы, прежде чем тихо ответить:

– Ты пьян, боярин. Потому только я сделаю вид, что слов твоих не слышал. А волю князя придется исполнить, сам знаешь. Выступаем завтра утром. Засветло.

Тютюря еще мгновение хранил на лице надменное выражение, но, видя, что подначка не удалась, расплылся в улыбке, показав красивые ровные зубы.

– Балясничаю я, шуткую, значит, разве не ясно? Неужто поозоровать уже нельзя, а, воевода? Ты-то вечно вон смурной, аки кобель без суки, потому-то шуток и не понимаешь. Ха-ха. Все, полно, балую я,