– Барин! – закричал меч-кладенец и, повиснув между ним и заключённым в лёд сундучком, засветился тёмно-красным.

Вокруг Кости возникла переливающаяся как огромный рубин окружность диаметром около метра, будто меч сконцентрировал тот рассеянный свет в одном небольшом щите.

И как нельзя вовремя. Раздался громкий треск, и глыба взорвалась вместе с сундучком. Диана, которая во время дрожи земли не удержалась на ногах и свалилась прямо в заснеженный куст, с криком схватилась за щёку, рассечённую осколком. Костя, хоть и закрылся инстинктивно руками, остался невредим благодаря рубиновому щиту меча-кладенца, однако барьер почти сразу замигал и потух как перегоревшая лампочка.

Взгляд Кости упёрся в оставшийся висеть в воздухе небольшой тёмно-зелёный пузырёк с восковой пробкой, на которой светились какие-то красные знаки. Мгновение спустя пузырёк тоже сковала корка льда, и вокруг него будто заклубился чёрный дым, заглушая сияние символов.

Когда последний из них потух, пузырёк треснул, и из него выскользнуло нечто чёрное и склизкое, похожее на струйку мазута. Секунду она повисела в воздухе, извиваясь как жирная личинка, и у Кости в голове промелькнула жуткая мысль, что эта гадость осматривается.

Вдруг она сорвалась с места. Меч-кладенец метнулся наперерез, но загадочная чёрная субстанция оказалась проворнее: поднырнув под рассекающее воздух лезвие, она пулей помчалась прямо на Костю.

Он выставил перед собой руки, но это оказалось бесполезно. «Личинка» прошила их насквозь, обдав предплечья нестерпимым холодом, и воткнулась в солнечное сплетение.

Костя будто вдохнул ледяной воды. Сердце сжали железные когти, протыкая его, и в эти раны начало заливаться что-то нестерпимо холодное, липкое и до отвращения, до тошноты чужое. С каждым ударом сердца это мерзкое нечто разносилось по телу, обволакивая удушающей слизью каждую косточку и мышцу, каждый орган и сухожилие. Каждую клеточку.

Откуда-то издалека послышался насмешливый голос Дианы:

– И даже копать долго не пришлось.

Сознание ускользало, с ужасающей лёгкостью отпихнутое, загнанное в самый дальний уголок головы вторжением в тело чего-то чуждого и несравненно более сильного, чем Костя.

И всё это время ему слышался не ушами, но душой хриплый и скрипучий, как трескающиеся льдины, торжествующий смех.

Костя почувствовал, как поворачивает левую ладонь к себе, будто рассматривает её, как его губы кривятся в непривычной злобной ухмылке, но всё это делал не он. Нечто похожее бывает в кошмарах, когда ты не контролируешь свои движения, но наяву это оказалось в тысячу, в миллион раз страшнее. Хотелось кричать и биться, но захватившее нечто лишило его голоса и свободы распоряжаться собственным телом, превратив Костю в безвольного наблюдателя внутри его же головы.

– Барин! – услышал он как сквозь подушку. – Это нехорошо, очень нехорошо!.. О! Я знаю! Сейчас, барин!

Косте хотелось посмотреть на меч-кладенец, но взгляд продолжал скользить по ладони, и было в этом что-то особенно жуткое. Ведь мы обычно не задумываемся, как быстро наши глаза реагируют на наше желание что-то увидеть, на малейшее раздражение: услышал что-то – и ты уже смотришь в ту сторону. А Костя не мог совершить даже столь элементарного действия. Он лишь уловил краем глаза быстрое мигание, как от включающейся и выключающейся с разной частотой красной лампы, а затем в его правую ладонь ткнулось что-то холодное и округлое.

Костя едва успел догадаться, что это было навершие меча-кладенца, как в следующий миг ладонь пронзила обжигающая боль, и по руке быстро-быстро, как прорвавшая запруду река, потекла раскалённая волна.

Хохот, колотящий по сознанию Кости пудовыми гирями, оборвался, и послышался вибрирующий от страха и ярости вопль «НЕ-Е-Е-Е-ЕТ!»

Огонь и лёд схлестнулись внутри него в смертельной схватке, и хотя она продлилась всего мгновение, для измученной души Кости это показалось вечностью. Лёд щетинился осколками, лихорадочно разрастался и строил баррикады, но огонь, живительный и неукротимый, давил, давил, давил, прогоняя из тела чудовищный мороз и выжигая из каждой клеточки чёрную липкую слизь. И когда от неё осталась лишь та самая мерзкая «личинка», засевшая в самом центре сердца Кости, он почувствовал, как она, содрогаясь от страха и ненависти, рванула стрелой из груди.

Ему было жарко, почти невыносимо горячо, и кровь грозила вот-вот закипеть, а кости – затлеть, когда вдруг температура разом спала до приятной теплоты, как от чая с мёдом и лимоном. Косте почудилось, будто чья-то большая, сильная, мозолистая ладонь потрепала его по волосам, и он услышал сердцем сипловатый, как после долгого сна, баритон:

– Прости, малец. Потерпи, сейчас полегчает.

Тёплая волна схлынула назад, из ног, головы и левой руки в правую, обратно в навершие меча-кладенца.

Костя упал лицом в тёплую плитку: весь снег вокруг него растаял и испарился, высушив землю и дорожку, на которой он теперь лежал. Тело всё ещё не слушалось, и он чувствовал себя в нём неуютно, как в новой пижаме, жестковатой и нерастянувшейся.

– Костя! – услышал он над собой панический возглас Никиты.

Руки друга подхватили его, перевернули на спину и приподняли.

– Эй, ты как? Живой? Что это было? – Голос Никиты дрожал от страха и растерянности.

Но Костя не мог даже губами пошевелить, не то что говорить. Его взгляд сместился вперёд, на висящий в воздухе меч-кладенец. Но внимание Кости привлёк не он, а едва заметно светящийся красный самоцвет, из которого, как из проектора, били тоненькие разноцветные лучи, рисуя в стороне от них человеческую фигуру.

Это был высокий молодой человек, на вид – чуть старше двадцати, с короткими русыми волосами, носом с горбинкой и белеющими на загорелом лице тонкими шрамами на подбородке и скуле. Тёмный плащ с капюшоном и серебристой застёжкой на шее открывал широкие плечи и мускулистые руки, обтянутые мелкой переливающейся кольчугой, укреплённой толстыми наручами и нагрудником с пластинами. На поясе кольчугу стягивало что-то вроде патронташа[1] с кучей кожаных кармашков. Тёмно-коричневые брюки были заправлены в кожаные сапоги с металлическими заклёпками.

Мужчина напоминал чудную помесь древнего витязя с современным металлистом, но главное – он слегка просвечивал, как голограмма в фильмах.

Его светло-голубые глаза, не мигая, смотрели на застывшую в воздухе колесницу и стоящую в ней Елену Прекрасную. Полные обветренные губы растянулись в далёком от приветливого оскале.

– Елена! Сколько лет, сколько зим! Я смотрю, годы тебя не пощадили! – сочащимся язвительной насмешкой голосом громко произнёс он.

Костя узнал этот баритон.

Неподвижное лицо черноволосой красавицы дрогнуло, и, к ужасу Кости, от внешнего уголка её левого глаза