Соня уже натягивала кофту поверх ночнушки.

– Холодно просто.

– С люрексом и Минни-Маус. Я б в ней спала не снимая, – сказала Марта.

– Гуд-бай. – Соня перекинула ноги через подоконник и спрыгнула на землю.

– Ты, главное, не дрейфь[9], мы тебя ждём. – Тинка свесилась из окна, чтобы проверить, нет ли кого из тренеров на улице.

Аллеи лагеря были пусты.

– Туда и обратно, делов на три минуты, – прошептала Соня и побежала.

– Яртышникова увидишь – закапывайся в землю! – шёпотом вдогонку крикнула Марта, и все засмеялись.

3

Соня не любила страшилки. Особенно когда Тинка рассказывает. Её истории всегда кончались хуже всех. Девочка сама согласилась с предложением чёрного человека. Человек забрал девочку и её сестрёнку. Этот человек стоял у Сони перед глазами: чёрное лицо как вырезанная из дерева маска. Потрескавшаяся кожа, рот растягивается и рвёт щёки на кровоточащие раны. Бесконечно долго падает на пол кукла, в которую играла ни в чём не повинная сестрёнка.

Она решила бежать тропинками, не высовываться на главную аллею. Но не потому, что не хотела попасться, а потому, что боялась статуй пионеров. Она и днём шла мимо них быстро, стараясь не вглядываться в гипсовые лица, оскаленные в хищных улыбках. Ночью их белые мучные тела светились в темноте чересчур ярко. И речи не было, чтобы приблизиться.

До ворот «Агареса» было недалеко – мимо второго и первого корпусов, где жили велосипедисты, ватерполисты и большой теннис. Она застегнула молнию на кофте до самого верха: пусть Мишаевы смеются сколько угодно, а ночью прохладно. Днём жара, вечером холод – июнь. Вот море и не прогревается. Кофту мама подарила, в ней не так страшно.

Первое время она бежала, потом перешла на шаг. «Агарес» лежал перед ней чужой и тихий. На стенд «Ими гордится лагерь» падала тень административного корпуса. Лица на фотографиях казались синими. Деревья высовывали из земли перекрученные корни. Ночной стадион освещался шестью высокими одноногими фонарями. Соня старалась идти тихо, чтобы хвойные иглы не хрустели под ногами. Её дыхание после бега всё равно казалось громким, заглушавшим остальные звуки: когда она двигалась, мир вокруг тоже оживал, кто-то шагал по параллельной дорожке, тянул к ней свои ветвистые лапы. Но стоило ей остановиться, всё стихало. Только море шумело вдали, а вокруг – тишина: ни ветерка, ни хруста.

На воротах висел большой замóк – садовник Ван-Иван, коричневый и мягкий, как картофелина к весне, навешивал его каждый вечер. Соня дотронулась до его ржавого бока, постояла, вглядываясь в темноту снаружи. Что-то белое, похожее на занавеску, мелькнуло за забором.

– Мама? – спросила Соня. Тут же одёрнула себя: дура.

Какая мама – здесь, ночью? Она в Москве, приедет только через двадцать дней. Возьмёт отпуск, снимет в Гурзуфе жильё, будут две недели счастья: только они вдвоём, море и книги. Никаких тренировок. И страшилок.

Маленький огонёк пролетел у Сони перед носом, опустился на травинку. Светлячок. Один за другим они загорались на лугу, начинавшемся сразу за воротами, – как лампочки на новогодней гирлянде. Соня вспомнила, что Дуглас Сполдинг[10] – мальчик из книжки, которую она недавно прочитала, – собирал светлячков в банку, чтобы освещать ими свою комнату. Она была почти влюблена в этого Дугласа – как он ходил с отцом в лес, как боялся, что стелющийся туман заберёт его младшего брата. У Сони не было банки. Но можно набить карманы. Марта даже от бабочек визжит, вот будет прикол, если напустить светлячков в палату.

Она протиснулась в щель ворот: сначала голова, потом остальное тело. Трава на лугу мерцала под кедами. Соня провела рукой по макушкам закрывшихся цветов, и волна светлячков взлетела в воздух.

– Обалдеть! – прошептала она.

Огромное чувство распирало изнутри. Волшебство! Вот бы кто-нибудь увидел в центре огненного вихря её руки, вздымающие сотни потрескивающих искр. Глупое желание. Вокруг никого не было. Но она всё равно обернулась, ища глазами зрителя.

На тропинке стояла девочка. Пухлая и невысокая, она была одета в белую блузку и белую юбку. На шее был повязан галстук, похожий на пионерский, но тоже белый. Волосы убраны в два хвостика, за ушами – банты. Девочка держала в руке бенгальский огонь, который горел чёрным пламенем. Соню бросило в жар. Ей захотелось повернуться и проверить, все ли статуи пионеров на своих постаментах, – главная аллея лагеря была хорошо видна отсюда, – но она не смогла отвести от девочки взгляд. Всё ещё надеясь, что ничего странного не происходит, Соня тихо сказала:

– Привет.

Девочка наклонила голову.

– У меня праздник, – голос девочки был похож на потрескивание костра, – пойдём со мной?

4

– Сколько прошло? – Марта так хотела спать, что слезились глаза.

– До фигищи[11]. Шестьдесят восемь минут. – Тина положила часы на тумбочку.

Лизка перевернулась с боку на бок: она давно спала.

– Я закрою окно? – спросила Марта. – Холодно.

– Ну всё, – решительно встала Тинка. – Я иду к тренерам. Что-то случилось. Общая легенда – мы спали, я встала пописать, а Гамаюновой нет. Лизона разбуди, скажи.

Она собрала длинную ночную рубашку в кулак и, шурша тапочками, вышла в коридор.

Вскоре Марта услышала тихий стук и звук открывающейся двери.

– Василий Викторович, – извиняющимся тоном говорила Тинка в гулкой тишине спящего третьего корпуса, – Соня пропала.

– Лизка, проснись, – Марта дотронулась до плеча девочки, – сейчас Яртышников придёт.

5

Вера сошла с ночного поезда, когда в голове зашуршал старухин голос: «Балам сбежал. Возвращайся!» Она ускорила шаг – по кромке моря, наверх к горам, вдоль забора спортивного лагеря.

Почти всю свою жизнь Вера исполняла договор, который духи леса заключили с теми, кто следил за равновесием. Много лет она удерживала ифрита в тисе и хранила тайну. Дерево исходило ядом, временами ствол его раскалялся, а цвет становился красным. Но ей всегда удавалось его подавлять. Все эти годы ежедневно шла её маленькая война и ежедневно она одерживала победу: ифрит оставался деревом.

Так продолжалось до этого вторника. Они с дочерью ели мороженое на ВДНХ, когда вдруг стало так больно, что Вера на мгновение ослепла. Через секунду раздался взрыв, а за ним – обморок. Когда она пришла в себя, то сразу же поняла, что случилось: никакого взрыва на самом деле не было. Это там, у моря, вырвался из дерева он. Она не смогла его удержать.

Сообщение старухи пришло с опозданием. Вера уже была здесь, в Крыму. Но страх её, переливчатый, смешанный с безумной надеждой, что, может быть, есть ещё шанс всё исправить, окаменел окончательно: значит, всё