Смех оборвался, словно лезвием подсечённый.

Сперва Анкарат понял: Гриз вцепился в его рукав, удерживает от чего-то.

Потом понял: перед ним горит меч, сердце земли отражается в обнажённом клинке. Стало стыдно: зачем пугать? Сразу же было ясно – она больная. Гриз просто отчаялся, не стоило и пытаться.

– Заткнись, – огрызнулся неловко, хотел спрятать оружие, но вдруг увидел: Атши смотрит без страха, нет, она глядит зачарованно, потрясённо.

– Откуда?.. – Атши потянулась к клинку, но не решилась коснуться. Уронила руку бессильно. И произнесла – совсем другим, приглушённым голосом: – Хорошо. Атши покажет. Поможет.

Спускались долго. К такой глубине Анкарат не приближался прежде. Лестницы рушились вниз всё круче, мосты раскачивались опаснее, каменные тропы жались всё ближе к стенам. Путь Атши клонился от знакомых путей, от жилищ, мастерских и рынков. В голове гудело подземным жаром, мир заливал раскалённый свет глубины.

– Огонёк-огонёк, – бормотание Атши пробивалось сквозь гул обрывками, – знаешь про древнее время, про древние жертвы, нет, не знаешь, не слышал. У нас говорили: эта кровь может очистить город, смыть всё прежнее, всё изменить. Не огонь ваша сила и не любовь земли, нет, нет, не только, не главное, главное – сила изменений, но боитесь её, потому так стремитесь сковать, найти русло, но нет смысла, она всё равно победит. Хочешь, чтоб мир проснулся, – отдай себя силе, она услышит и подчинится, станет твоей волей.

Подъёмник на ржавых цепях прогрохотал вниз, погружая в густой алый свет.

Впереди острым клином протянулся утёс. Он резал алый поток, густую, тягучую кровь земли в золотых всполохах. Здесь текла чистая магия, манящая и огромная. Шагни, приди, будем вместе всегда, сделаем всё, чего пожелаешь, – звала, обещала. Шагни, стань солнцем.

– Видишь? – Атши подкралась ближе, склонила голову набок, её птичьи глаза ожили, загорелись бушующим вокруг светом. – Так просто. Всё сразу исполнится, давай, шагни.

Сердце пробила тоска – сильнее, мучительней той, что накрывала его в Верхнем городе. Не тоска по магии, голосу солнца, силе. Но тоска по настоящему дому, пониманию, предназначению. Всё было здесь, в глубине земли, прямо здесь, прямо здесь, только шаг…

Ну уж нет.

– Привела сюда, чтобы пошутить? Только время потеряли. Пойдём, Гриз.

Атши вздохнула:

– Не такой уж и глупый. Правильно, правильно – другая судьба, далеко-далеко, вижу. Что же, пусть так. Ты ведь хочешь, чтобы сила услышала? Пошла за тобой, исполнила волю? Смыла чары… или, может, обрушила камень? Оборвала мёртвый путь.

Гриз, до сих пор неподвижный, как чёрная тень, дёрнулся, выдохнул что-то. Атши не заметила, продолжала:

– Выбери время, сделай ей подношение – всё исполнится!

Лицо Атши в горячем, медленном свете менялось – словно маска из бронзы с провалами тьмы в зрачках переплавлялась, становилась иным.

– И правда, – глухо сказал Гриз, – зря мы пришли.

По городу двигались в тишине.

У Анкарата перед глазами пульсировал, бился свет силы, тянул обратно, как встречный поток. Не знал, услышит ли, если Гриз заговорит.

Услышал.

– Это была она. – Лицо и голос Гриза стянула мертвенная отрешённость. – Тот обвал, когда родители погибли. Больше к ней не приду.

Беспомощно и тоскливо.

– Ты не знаешь, – возразил Анкарат, – у неё в голове всё перемешалось. Если бросишь её, будешь жалеть.

– Знаю, – повторил Гриз упрямо, – это она. Обрушила камень… оборвала мёртвый путь…

И смолк бессильно.

Через полсотни шагов в молчании условились: Гриз вернётся домой, узнает, что там и как, потом можно будет решить, что делать дальше.

– Возвращайся и ты, – просил Гриз. – Если исчезнешь, только всех разволнуешь.

Но Анкарат отказался.

Кшетани не стал ни о чём расспрашивать. Кивнул на скамью в углу, бросил стёганое покрывало – оставайся. Зевая, предупредил, что в ближайшие дни пора начинать подготовку к новой работе.

– Наши переходы затянуло чарами, – предупредил Анкарат, – дольше получится.

Кшетани пожал плечами:

– Тем более нужно спешить. Заодно отвлечёшься, да? Больше нечем заняться в вашем квартале. Как здесь жить, не понимаю… – Сонно ворча, он скрылся за высокой стеной контрабандных ящиков в своём углу убежища.

Цирд, явившийся утром, сразу всё понял, взбесился. О чём думал, ведь предупреждали, из-за тебя перекрыты пути, а теперь что будет? Анкарат не отвечал, мрачно жевал пересоленную лепёшку с незнакомой сухой травой – из последнего груза. Квартал за узким окном казался поникшим и выцветшим. Теперь Анкарат видел, как мутится, туманится воздух над линией чар. Это злило сильнее ругани Цирда.

Наконец Кшетани вмешался, оборвал злой усмешкой:

– Да чего ты ждал? Человек, который его воспитал, кормит магией эту клетку. И ты думал, Анкарат будет молчать?

– Вот потеряем дело, – огрызнулся Цирд, – посмотрим, что тогда скажешь.

Заговорил про новых людей, перебирал имена и просьбы, про проблемы с поставками, дополнительный отряд Стражи, над которым у Ариша не было власти. Кшетани лениво отшучивался, Анкарат перестал их слушать. В чём-то Цирд был, конечно, прав. Для пользы дела стоило промолчать.

Если бы дело хоть что-то для него значило, так бы и поступил.

Когда солнце выглянуло из-за квартальных крыш, в убежище пришла Ским – в платье жёлтом, как цвет кивары, с корзиной фруктов. После того как они стали работать с Кшетани, Ским удалось всё-таки оживить свой сад – новые семена не боялись жары и сухого воздуха, новые смеси помогли напитать силой каменистую землю в кадках. Ским рассказывала, как красиво теперь в их прежнем убежище, звала посмотреть, но Анкарат всё не успевал. Увидев её сейчас, серьёзную и встревоженную, решил: нужно прийти обязательно.

Китем и Шид пришли незадолго до полудня, а Имра – сразу после. Братья, как всегда, весело препирались, Имра шутил. Новое дело будоражило их, ведь новое дело – это новые вещи, и деньги, и специи, и редкие кожи для отца братьев, а главное – амулеты, оружие, всё то, с чем можно не опасаться Стражи. Цирд повторял: всё, что даёт вам преимущество, лишнюю силу – прячьте, но как было прятать? С контрабандой в квартале оседали обрывки настоящей жизни. И хоть Анкарат видел: это только песок, пустая руда, а настоящая жизнь – совсем другое, осудить друзей он не мог.

Смотрел, как они болтают, перебирают вещи из ящиков, как Ским приглаживает отросшие волосы бронзовым гребнем, как братья спорят за наручи с волшебной оплёткой, а Имра морщится и смеётся, попробовав дорогое вино на травах. Нужно им рассказать. Или нет?..

Усталость, какая-то опустелость тянулись под рёбрами с того момента, как он покинул