Мама коснулась дверного кольца, постояла мгновение – и рванула дверь на себя, захлопнула с таким гневом, что дом задрожал, загремел, загремела земля под домом.

Не случилось. Всё осталось по-прежнему.

Может, и стоило тогда остановиться. Бросить всё. Новое дело было дурным и нечистым.

Но это дело обещало свободу.

Он не остановился.

В тот день они с Цирдом покинули квартал раньше обычного и отправились в Верхний город. Уже не на улицы бедных ремесленников – выше, на одну из Ступеней, к домам с цветными мозаиками на стенах, площадям и каналам. Здесь чудны́е крыши мелькали в густом колыхании крон настоящих садов, пахло водой, специями, сластями. Мимо мелькали яркие одежды, пурпурные, рыжие, звенела бронза, искрил лунный жемчуг. Прохожие – торопливые и весёлые, живые глаза, точные, смелые жесты – так отличались от людей квартала, что казались почти иноземцами.

Здесь ждали новые люди, новое дело.

И земля горела ещё сильней.

Всё вокруг казалось от солнца – подземного и небесного – чистым, просторным, вольным. Анкарат жадно слушал, смотрел. И заранее тосковал.

Что же там – гремело в висках, – что же там, в Старшем Доме? Как звучит солнце, о чём говорит земля?

Новые люди назначили встречу не на складе, не в пропахшем перебродившим вином подвале, а в настоящей чайной. Высокий, просторный зал осыпали блики витражных окон, в центре журчал, высоко вскидывал струи фонтан, вокруг витал запах мяты, живых цветов. Привкус утреннего шельфа вдруг стал противным и резким, по языку зазмеилась жажда. Цирд отдал плату за вход улыбчивой девушке в лазурном платье – льняные локоны, светлые губы, серебристая искра в глазах, чужестранка, – строго бросил Анкарату:

– Хватит глазеть, – и потянул вглубь зала.

Устроились они в тенистой беседке, сплетённой из живых ветвей кивары. На ветвях горели жёлтые ягоды. Анкарат сорвал одну, бросил в рот – она лопнула на языке, растеклась сладко и жгуче. Потянулся за следующей, Цирд одёрнул:

– Перестань, выдашь нас. Это для красоты, не еда.

Светловолосая чужестранка принесла высокий кувшин с красным чаем, расставила чашки. Склонилась так близко, что лёгкие локоны коснулись лица Анкарата, – девушка повела плечами, любопытные жемчужные глаза блеснули совсем рядом, вышитый вырез платья заскользил по светлой груди, прозрачным веснушкам.

– Как тебя зовут? – спросил Анкарат.

Улыбнулась, вдохнула, как будто хотела вышептать имя, как тайну, – но Цирд заворчал, заторопил, и чужестранка исчезла. Вскоре явился отец Кшетани, Ариш, – в новом доспехе, на поясе новые ножны, лоб перетянут шнурком-амулетом с дорогим красным камнем. Он привёл новых людей.

Новые люди оказались совсем уж разряженными, чванливыми. И огромными – крупные лица, широкие плечи, тяжёлые, вязкие движения. Откуда-то издалека? Будь рядом Гриз, он запомнил бы имена, спросил бы о чём-нибудь важном. Но Гриз остался дома: Килч велел ему следить за мастерской, закончить срочные заказы, а сам ушёл по каким-то делам. Это не давало покоя. Что, если Килч сам пошёл в каньоны? Такое, конечно, случалось когда-то, но теперь мир изменился.

Чай оказался такой ледяной – даже в лоб отдавался холод, такой пряный – запах дразнил, щекотал нос. Но жажда сушила только сильней, вкус шельфа не уходил.

Плеск фонтана переливался и пел, новые люди забрасывали Цирда вопросами, то гудели вполголоса, рассказывая детали плана, то хохотали – рокочуще, густо. Надо было слушать внимательно – что-то про живую руду и самоцветы, что-то про металл, усиливающий волю, – но Анкарат скучал. Очередное дурное дело, совсем не то, о чём Цирд говорил на рычаге, совсем не то, для чего Анкарат согласился им помогать. Снова. Чтобы не злиться, крутил по столу чашку, взбалтывая в стекле красные лепестки, высматривал чужестранку в зале.

Вновь возвращался мыслями к дому.

И вдруг увидел Килча.

Сперва приметил только знакомые знаки по кайме капюшона высокого путника. А потом капюшон упал, и Анкарат понял: это Килч, здесь! Бросил плату в медную чашу, подал знак кому-то в глубине зала.

Анкарат вскочил.

Как же так? Мерещится? Или – откуда? Всё-таки выяснил, где Анкарат пропадает? Ищет?

Ариш схватил за локоть, усадил обратно. Анкарат выругался, новые люди притихли, переглядываясь и хмурясь.

– Жди, – прошипел Ариш. – Да, мы здесь не просто так. Скоро сам всё увидишь.

Встреча закончилась скомканно и невнятно.

Работу они получили, но новые люди, кажется, остались не очень довольны: Анкарат огрызался, не слушал их объяснений, пропускал их вопросы. И плевать! Для чего эта работа? Чтобы Ариш украсил ножны и пояс? Чтобы Кшетани выкупил чей-нибудь дом, нанял слуг? Пестрота чайной, шепчущий плеск воды, сладкие искры ягод кивары – всё потускнело, как в мутной воде. Чай выдохся и потеплел. Даже подземный свет звучал приглушённо. Анкарат думал даже сбежать, отправиться в город, будь что будет, но – мы здесь не просто так, скоро узнаешь – что это значит?

Новые люди ушли, Цирд смотрел в зал исподлобья. Ариш усмехался – стыло, змеисто. Над столом плыл мертвенный дух мерзкой тайны. Анкарат вдруг понял, что знать эту тайну совсем не хочет. Что-то она сломает, изменит.

Но вот мелькнул расшитый знаками плащ – Килч уходил. Цирд одним глотком опрокинул стакан, Ариш бросил:

– Пора.

Не узнать уже не получилось бы.

Да и глупо это – бояться правды.

Сперва не понял, в чём дело.

Вернулись в знакомый портовый район, днём шумный, исполосованный криками и свистом. Над верфями прокатывались заклятья – громовыми раскатами, вспышками сухих гроз. Казалось, там гремит буря, чудно́ и грозно под ясным небом, возле осыпанных солнцем волн. Анкарат никогда не видел магии такой огромной, такой заметной, хотел подойти ближе, рассказать потом Гризу, подразнить, что всё пропустил, как обычно. Но задержаться было нельзя: Ариш и Цирд торопили.

Пришли в знакомую часть района – полузаброшенную, диковатую. Не скрытые темнотой дома и склады казались совсем утлыми, перекосившимися, обиженными на весь свет. Улицы льнули к квартальной стене, к иссушенной земле за стеной – должно быть, это соседство подтачивало их.

– Что такое-то? – не выдержал Анкарат. – Мы просто возвращаемся?

Лучше бы так и было.

Возле одной из смотровых башен Ариш подал знак Стражнику, тот пропустил