— Насколько хочешь?

— Очень.

— Грамотный?

— Да, господин. Я долго прислуживал при монастыре, а позже, меня на службу взяла поэтесса Сюэ Хэ…

— Не слышал.

— Так мало кто о ней слышал, — печально подтвердил юноша. — Госпожа была талантлива и позволяла мне учиться, но её стихи мало кто почитал. Говорили, что слишком сложны для понимания. А позже…

— Не всем из этой книги, — чиновник указал на записи, — доведётся попытать счастье. — Он привстал и, наклонившись через стол, тихо произнёс: — Раз уж учила тебя поэтесса, помогу. — и ещё тише: — Но и ты меня не обидь. — и, улыбаясь, показал три пальца.

Юноша поднял бровь в недоумении.

— Договорились? — уточнил чиновник.

— Я буду помнить Вас всю жизнь и молиться о Вашем благополучии, господин! — кланялся Сяо Ту, — Спасибо, за Вашу помощь!

Чиновник шикнул, тем самым делая неразумному юнцу замечание, дабы тот говорил тише, и снова лукаво улыбнувшись, махнул рукой, будто все эти хлопоты – не более, чем пустяки:

— Принесёшь завтра.

Сяо Ту удивился, натянув улыбку и, расширив глаза:

— Чего принести, господин?

Чиновник, соблюдая все меры предосторожности, снова показал три пальца.

Сяо Ту зашептал:

— Простите, господин, я не из столицы, поэтому не понимаю, что это значит, — он повторил жест.

Рассерженный чиновник хлопнул ладонью по столу, но быстро огляделся, чтобы удостовериться в том, что готовящиеся к ужину обитатели поместья не обратили на него внимание. После чего, обойдя стол, подошёл прямо к юноше и, наклонившись, прошептал:

— Тридцать серебряных.

— Трид...?! — отпрянув, громко закричал Сяо Ту, но чиновник вовремя зажал тому рот и снова шикнул:

— Ты совсем дурак?! — он явно был раздражён. — Зачем так громко?! — и повторил, понизив голос: — Тридцать. Серебряных.

— Но откуда мне их взять? — пожимая плечами, искренне недоумевал Сяо Ту.

— Ты что, хотел, чтобы я помог тебе по доброте сердечной? У самого белый нефрит на шее, а он мне говорит, что родители-крестьяне. Ты обманщик? Или же вор? — сощурился чиновник.

— Конечно нет! — юное сердце загорелось праведным гневом. Всю жизнь Сяо Ту оправдывал данное ему имя, жил тихо и честно! Ну, если только чуточку не совсем… Но, ведь, это было в детстве. Кто назовёт преступником мальчишку, в праздник своровавшего с кухни лишнее печенье?

— В качестве платы, приму и подвеску. — Приобняв писаря за плечи, чиновник указал на висевший у того на шее кусок нефрита. — С одной стороны инь и ян, а с другой – лотос, — крутил он украшение. — На монаха ты не похож. Значит, украл, когда прислуживал в монастыре?

— Нет же! — выскользнул из-под руки чиновника Сяо Ту, — Этот нефрит мне подарил настоятель, а ему, в свою очередь, бессмертный мастер У Лин. Потому, я не могу отдать его Вам. Смотрите, здесь скол, так что, если мастер когда-то увидит его, то непременно узнает о нашем договоре. Тридцать серебряных, я принесу, принесу. — юноша попятился спиной к выходу: — Завтра принесу…

Покидал он поместье в совершенно расстроенных чувствах, как можно лучше пряча злосчастный камень на шее. Так, чтобы теперь его можно было увидеть, только юнца раздев.

На улице отголосками шумел второй день празднования фестиваля фонарей, но Сяо Ту было вовсе не до радости.

Только подумать, через что он прошёл, чтобы добраться в Интянь с са́мого запада!

Обида сжала грудь:

«Ведь ты так старался!».

Сколько долгих месяцев он не видел близких, родной дом и поминальную табличку с именем усопшего брата, которую вырезал и вывел неровным почерком сам… Лишь хранил в своих пожитках принадлежавшую тому бамбуковую флейту, что могучий Да Сюн передал Сяо Ту в день, когда уходил на войну.

«Ты плохой сын. Всё напрасно», — нашёптывало отчаяние.

Неужто теперь он придёт в дом родителей с совсем пустыми руками? Как ему посмотреть в глаза дорогой Мэй Мэй?

[И1]Хули-цзин 狐狸精 — то же, что кицуне в японской культуре и кумихо в корейской. Лисий дух с девятью хвостами (иногда меньше). Бывает добрым или злым. Лисицы оборачивается в прекрасных девушек, чтобы обольстить свою жертву.

[И2]Гора Цинчэншань [И2] (青城山) – одна из знаменитых гор Китая, на которой расположен старинный даосский храм. Находится в провинции Сычуань, недалеко от г. Чэнду. Считается местом зарождения даосизма.

Глава 4

Сяо Ту плёлся по светлым и тёмным улицам, не разбирая дороги, и не видя людей. Кругом зажигались фонари, играли куклы в театре теней, танцевали и пели артисты, а горожане любовались представлениями и ели сладости. Но для писаря, потерявшего надежду, праздник проходил, словно где-то далеко, а здесь, сейчас, юноша утопал в отчаянии.

И утопал он в действительности, наяву, незаметно для себя ступив в глубокую вязкую яму пустого переулка.

С каждой минутой он уходил всё глубже и глубже, совсем не заботясь о том, чтобы спастись. Казалось, отчаявшийся юноша был даже счастлив утонуть.

«Нет в этом городе места для тебя», — продолжал нашёптывать печальный голос, — «Тебе нигде нет места. Ты один»…

«Всего-то нужно найти тридцать серебряных», — ласково шептал другой, — «У тебя мало времени. Но не обязательно трудиться. Добыть денег можно и легко»…

— Я не могу. Так нельзя. — отвечал Сяо Ту, но рассудок его будто покидал.

«Так, если же торговцы обманывают, а чиновники ждут взяток, значит, и тебе можно»...

— Но так я стану плохим человеком.

«Почему же?! Ты ведь не разбойник какой, и не будешь грабить хороших людей. А если бы и так, то позже ты станешь писарем, а там и отплатишь всем, кого обидел».

— Нет, так неправильно. — голос самого Сяо Ту звучал неуверенно и слабо…

«Тогда, что тебе остаётся?», — спросил печальный голос, — «Поддайся, отчайся»…

— Да, выхода нет… — Сяо Ту погрузился в тягучее болото уже по пояс…

Но вот, в тёмной пелене, застлавшей глаза, перед юношей возник маленький, едва заметный огонёк. С каждым мгновением он становился всё ярче и больше, пока не наполнил ярким светом всё вокруг!

Сяо Ту услышал вопли:

«Что это?».

«Я горю!».

Обернувшись на голоса, писарь увидел лишь то, как от него, торопясь, уползают две тени.

Неужели они и были его отчаянием и злобой? Один соблазнял лёгким решением, а второй