— Метелица, где врачи?! Орлов плох — видишь же!

— Добираются. Сюда же не проехать — идут пешком. Сейчас будут. И ты…

— Молчи!

Было слышно, как Зимовский спешно одевался. Он еще не подозревал, что заткнуть Метелицу может только смерть, и то не всегда.

— Да ладно! Что б я так жил!

Зимовский буквально прошипел в ответ:

— Зависть — плохое чувство!

— Ну не скажи — такое богатство достается не каждому! — Тая слышала, как Гордей рассмеялся довольно обидно. — Двойной комплект!

— Молчи! И проводи Таю домой — ей нельзя быть тут. Никто не должен знать, что она здесь была.

Надо было признать — Зимовский был прав: ей не нужно быть тут. Она… Она до сих пор плохо себя контролировала и могла наломать дров.

Метелица вышел из-за угла:

— Орлова Зимовский вытащил. Он плох, но пока живой. Я… — он яростно потер подбородок.

Тая сама пришла ему на помощь:

— Гордей, я в порядке. Я все понимаю. Ты оставайся — тут ты нужнее. А я пойду домой — устала до безумия.

Он разглядывал её крайне недоверчиво:

— Тая, ты не в том состоянии сейчас. Может, тебя подвезти на «Скорой»?..

Из-за угла раздался крик Зимовского:

— Её не должны тут видеть!

Метелица проигнорировал его:

— Может, тебя вообще показать врачам и положить на денек под наблюдение? Тая, я серьезно.

Она встала и подошла к Метелице — видела, как Зимовский угрюмо выглядывает из-за угла.

— Я тоже серьезно. Я пойду домой. Я не могу тут оставаться. Просто не могу — чувствую, что могу сорваться и сотворить какую-нибудь непозволительную глупость.

— Я не могу тебя проводить.

— Гордей, и не надо.

Зимовский буквально приказал:

— Проводи её — я тут сам со всем разберусь. И я никуда не денусь и не сбегу. Слово чести.

Тая заставила себя промолчать. Метелицы ругнулся себе под нос и повернулся к Зимовскому:

— Молчи. Просто молчи. Тае нелегко с тобой — не только по тебе ударяет связь.

Зимовский сверкнул глазами, но промолчал.

— Ты точно дойдешь?

— Сейчас холодно. Я точно дойду. И не смотри так, до весны я должна продержаться.

Она лгала, и Метелица это знал.

— Я…

— Ты тут не ради меня, а ради закона и магмодов. Давай, не увиливай от службы. Дома со мной все будет хорошо. И, Гордей, не надо больше таких проверок. Можно было просто сказать, что я не в себе. Что я не права. Я бы поняла.

— Прости, я должен был проверить, как ты себя контролируешь.

— Не дождешься — я не займу палату рядом с Орловым. Я справлюсь — в конце концов мне не так много и осталось. Я продержалась чертову дюжину лет — пару месяцев я точно справлюсь.

Вслед ей неслось: «Мр-р-рак!»

Она пошла прочь. Домой. Надо забиться в щель, как Орлов, и зализывать раны. Дома. Только проскользнуть мимо деда — сейчас выслушивать его не хотелось. Ей нужны тишина и покой. И тепло. Дома с ней все будет хорошо.

Хорошо не было. Её на пороге встретила Глаша, вся в слезах, и тут же начала орать:

— Где тебя носило?! Ты что себе позволяешь! Он тебя так ждал… Так ждал… Ты бездушная тварь! Нечисть, которой позволили жить в доме, а ты как была тварью, так и осталась тварью!

Тая не сдержалась и залепила Глаше пощечину — видела такие истерики не раз на фронте:

— Молчи!

Глаша от возмущения не могла сказать и слова. Только стояла и моргала глазами, да на лице разливался гневливый, нездоровый румянец.

Тая четко продолжила:

— Вдох. Выдох! Возьми себя в руки. И начни с начала.

Глаша набрала полную грудь воздуха и… Снова заорала на Таю:

— Дрянь! Семен Васильевич умер. Он до последнего отказывался вызывать «Скорую». Как же, Таинька вот-вот придет! Нагуляется, налюбится с выродком и припрется! Как с ней не попрощаться! Тварь!

Глаша служила у деда, не у Таи. Терпеть её Тая была не обязана:

— Глаша, еще одно обзывательство, и я выставлю тебя за порог.

— Да я сама вещи собрала уже! Ноги моей в этом доме больше не будет!

Через пять минут, предупредив, что тело уже забрала ритуальная служба, а все распоряжения Семена Васильевича лежат на столе в его рабочем кабинете, Глаша ушла из дома. Тая надеялась, что навсегда.

Сил ни на что не было. В голове было пусто. Она потеряла последнего родного человека. Сегодня. Именно сегодня, когда спасала никчемную жизнь Зимовского. Это было просто… Нелепо. Больно. Глупо! До одури смешно — она нужна была тут, чтобы спасти деда, а спасала… Зимовского.

Тая отчаянно нуждалась в тепле. Хотя бы чье-то родное плечо рядом. Только родных больше не осталось. Тепла отныне можно не ждать.

Она опустилась на колени перед камином в гостиной. Хоть так согреться. Огонь, пусть немного и пугает глупую луговушку, но он же согревает частичку человеческой души в её груди. Не все же забрал у неё Зимовский…

Камин не разжигался. Тая снова, снова и снова пыталась зажечь спички, но те ломались в её трясущихся от слабости руках.

Тая смирилась, что все сегодня против нее. Она откинула в сторону коробок, подтянула колени к груди, обняла их руками и замерла, глядя на сложенные в камине дрова.

Придет утро. Придет новый день. Придут мысли в пустую голову. Она чуть-чуть оживет и поймет, что же нужно делать дальше. Просто нужно дождаться новый день.

В дверь кто-то постучал, причем очень настойчиво.

Это мог быть Метелица, и Тая пробормотала:

— Открыто… Заходите.

В гостиную влетела растрепанная, ненакрашенная Даша. Она замерла, рассматривая Таю на полу, а потом схватила с кресла плед, укрыла им Таю и села рядом. Тая спрятала взгляд. Говорить не хотелось. Наговорилась сегодня с Зимовским…

Даша заметила валявшиеся по полу поломанные спички, достала из сумочки зажигалку и разожгла-таки камин. Пламя не сразу заплясало в топке, сперва долго алело под дровами, захватывая все новые и новые веточки растопки, а потом все же взметнулось, обдавая Таю жаром.

— Тая, мне Сумароков позвонил и все рассказал.

— Даша…

Ну что он мог знать? Как и откуда.

Даша посмотрела на неё, но Тая упрямо прятала взгляд.

— А Сумарокову позвонил Кошкин, а ему вроде кто-то отсюда, я не знаю, кто. Вроде какая-то Метель.

— Метелица. Это парень. Хороший.

— Сколько… тебе осталось?

— Может, день, может неделя, может, до весны протяну, а там растаю, но это неважно, Даша…