Морозов тихо кашлянул, прикрывая рот ладонью, но я видел, как у него дёрнулись плечи.

Мурзик, сидевший на подоконнике, изумлённо повернул голову в сторону своего покровителя. Его глаза округлились, хвост едва заметно дёрнулся, а потом он, кажется, тихо икнул — от возмущения или страха, понять было трудно.

— Кот, верно? — уточнил я, собираясь внести ясность в эту странную затею.

— Не совсем, — протянул Никифор, поёрзал на своём месте и тяжело вздохнул, словно ему приходится объяснять очевидное недалекому человеку. — Точнее, совсем не кот. Не то, чтобы я котов не уважал. Уважаю, конечно. Любой домовой котов страсть как любит.

Он говорил с подчеркнутой серьёзностью, будто речь шла не о мышах, а о выборе союзников на дипломатическом приёме.

Мурзик, услышав упоминание «хищника», насторожился. Ушки прижались, хвост заметно подрагивал. Похоже, он быстро сообразил, что обсуждают появление кого-то, кто вполне способен покуситься на его неприкосновенность.

Не теряя времени, бельчонок ловко спрыгнул с подоконника, мягко приземлился на пол и, почти бесшумно, как опытный разведчик, забрался по ножке стула наверх. Через мгновение он уже устроился у Никифора на плече.

Домовой машинально подался в сторону, но не прогнал зверька. Мурзик, будто желая показать, что ничуть не обеспокоен, деловито принялся умываться. Лапками он тщательно пригладил шерсть за ушами, потом с особым старанием расчесал свой роскошный хвост, отчего тот стал похож на распушённое облако.

— Глядите, — буркнул Никифор, покосившись на него боком, — и не скажешь, что зверь домашний. Хитёр, как три ведьмы вместе. Чует, что речь о нём идёт и сразу прилащивается.

Я сдержал улыбку. Сцена была настолько обыденной для этого дома, что даже удивляться казалось лишним.

— Кот может сожрать нашего Мурзика, — понижая голос заговорщическим тоном сообщил Никифор, будто открыл нам древнюю, страшную тайну, известную лишь избранным. — Потому нам надо решить проблему с мышами… но без кота.

Он обвёл нас глазами, выжидая реакцию. Вид у него был предельно серьёзный, как у полководца, обсуждающего план наступления.

— И… — начал было я, но не успел.

— Задача поставлена, — громко перебил воевода, с таким выражением, будто его назначили ответственным за спасение всего княжеского хозяйства. — А значит, мы её решим.

Я торопливо закивал, поддерживая тон и стараясь не встречаться глазами с Никифором. Любое неосторожное слово сейчас и нас ожидал бы новый, долгий, обстоятельный монолог ни о чем.

Домовой, кажется, остался доволен нашей поспешной покорностью. Его лицо просияло. Он кивнул, поправил на груди жилетку и, с чувством исполненного долга, погладил Мурзика по голове.

Бельчонок, однако, выглядел не столь уверенным. Он сидел на плече Никифора, поджимая лапки и бросая на меня и Морозова короткие, подозрительные взгляды. Казалось, он никак не мог решить, стоит ли верить, что новый союз против мышей не обернётся личной угрозой для него самого.

— Вот и ладно, — подвёл итог Никифор. — Всё у нас теперь по уму. Без котов. С миром и порядком.

Мурзик что-то коротко пропищал, словно напоминая своему покровителю, что разговор ещё не окончен.

— Не сомневайся, — негромко ответил Никифор, кивая ему с терпеливым выражением, каким родители обычно одаривают непослушных детей. — Я всё правильно донёс. Они, поверь, не глупые. И всё поняли.

Он сделал паузу, прищурился и добавил уже вполголоса, явно не для наших ушей:

— А если не поняли… — тут он взялся собирать со стола посуду, аккуратно складывая чашки одна в другую, и, направляясь в сторону кухни, пробурчал, — … им же хуже будет.

Когда шаги его стихли в коридоре, в комнате повисла короткая, теплая тишина, прерываемая только лёгким звоном фарфора, где-то за стеной.

— Не умеет наш Никифор просить, — наконец сказал Морозов, глядя в окно, за которым солнце уже добралось до верхушек яблонь. — Тяжело ему это даётся.

Он повернулся ко мне, усмехнувшись чуть грустно:

— Домовые народ на редкость независимый. Им сложно признаться в слабостях, даже если никто их за это не осудит.

Я откинулся на спинку кресла и тихо ответил:

— Ну, так это же не слабость — просить о помощи, когда дело серьёзное.

— Возможно, — кивнул воевода. — Но для него это почти то же самое, что для воина признать поражение.

Он сделал глоток остывшего чая, поставил чашку и добавил, глядя куда-то в сторону двери, через которую недавно ушёл Никифор:

— Однако ему всё равно тяжело говорить, что он с чем-то в доме не сладил. Такой уж у них характер. Они не терпят, когда в их владениях порядок нарушает кто-то другой. Даже если это мыши.

Я кивнул. И почему-то подумал, что, наверное, именно из таких упрямцев и держится этот дом — на тех, кто не умеет сдаваться, даже если весь мир идёт наперекосяк.

— И как мы поможем? — уточнил я, осторожно, потому что уже чувствовал подвох в голосе воеводы.

— Ещё не решил, — признался Морозов, задумчиво крутя в пальцах ложку. — Но размышлял о том, чтобы на какое-то время посадить Мурзика в клетку…

Он не успел договорить. Мы оба одновременно повернули головы к стулу, на котором минуту назад был Никифор.

На сиденье, притаившись, расположился Мурзик. Лапки прижаты к груди, ушки насторожены, а глаза были круглыми, огромными, полными ужаса и возмущения.

— Но мы так не поступим, — торопливо добавил Морозов, подняв руки ладонями вверх, будто хотел показать, что не держит при себе ни клетки, ни злого умысла.

— Конечно, не будем, — поспешно поддакнул я, кивая с самым искренним видом, какой только смог изобразить.

Бельчонок ещё секунду вглядывался в нас, будто решая, стоит ли верить. Потом коротко пискнул и сорвался с места.

Он метнулся вниз со стула, так ловко, что даже не издал ни звука при приземлении, и стремглав понёсся к двери. Только мелькнул рыжий хвост, потом уже из коридора донёсся глухой топот крошечных лапок, направляющихся в сторону кухни.

В кармане пиджака зажужжал телефон. Я вынул аппарат. И, признаться, этот утренний звонок заставил меня удивленно нахмуриться.

— Интересно, что ему надо, — пробормотал я, принимая вызов. — У аппарата.

— Доброе утро, Николай Арсентьевич, — послышался знакомый,