– Ты что, играть не останешься? – тихо спросила она, но все сразу замолчали.

Я непонимающе мотнул головой.

– Свечной день, – напомнил Антон и подмигнул сестре. Егоров бросил в костер еще ветку.

Я усмехнулся.

– Да ладно вам. Это же детская игра.

– Как знаешь, – пожал плечами Антон.

Остальные смотрели на меня, как казалось, немного осуждающе.

– Слишком взрослый говоришь? – Егоров понимающе кивнул. – Дима, а ты как? Не слишком взрослый?

– Мы в теме, – Стрельников зачем-то поднял руку. Саша подняла обе улыбаясь.

– Отлично. Уже коллектив. Марк, ты как?

– Подождите, – произнес я, перебивая Егорова. Все повернулись ко мне и даже Саша. Я встретился с ней взглядом, слегка прищурился. Она не выносила, когда я на нее так смотрел, но сейчас словно застыла. На ее лице еще не растаяла теплая и задорная улыбка.

– Передумал? – спросил Егоров и тут же кивнул, словно вопрос был риторическим.

Все как-то синхронно подсели ближе к костру. Стрельников потер руки в предвкушении.

– Ладно, два вопроса, – Антон загибал пальцы. – Рума звать будем?

Ага, значит прижилось. Все начали оглядываться и пожимать плечами.

– Хорошо. Следующий. Правила все знают?

Правила были стары как мир. Зажигалась свечка и передавалась против часовой стрелки от того, кто первым замолчал. По очереди каждый рассказывал страшную историю и отдавал свечу другому. За каждую историю голосовали, крича «воск» или «глина». И чем больше было слов про воск, тем ближе ты был к победе. Но каждый знает, что победить в Свечную игру нельзя, можно только проиграть. Проигравший гасил свечу пальцами и правдиво отвечал на любой вопрос либо выполнял просьбу, загаданные остальными. Как врать, так и отказываться в Свечной день было нельзя.

Я потер подушечки пальцев. Еще помнят ожоги от фитиля. Как ни ругали нас в те годы, когда мы с горящими глазами и дрожащими коленками сидели вокруг фонаря или тлеющих углей и пересказывали друг другу леденящие истории, сыграть хот бы раз в этот день считал своей обязанностью каждый мальчишка и каждая девчонка. Наверное, у Антона и Лизы не было с этом проблем. Припасенный огарок свечи и спички были у них в комнате всегда, как и они друг у друга. Я помню только мелкие камушки в стекло и быстрые шаги по тропинке за гараж, где втроем-четвером мы, оглядываясь торопливо доставали спички дрожащими пальцами и показывали друг на друга, пытаясь выяснить кто первым замолчал. Вслушивались в темноту – нет ли подозрительных шагов во дворе, не загонят ли обратно в дом, пока не рассказана хотя бы одна история. А потом просыпаешься утром от ноющей боли в подушечках пальцев и улыбаешься в потолок.

Вдруг понял, что все уже давно молчат. Антон держит свечу и неспешно размеренно пересказывает знакомую с рождения историю о Лунном Человеке. Да, все так же жутко, хоть и много лет прошло. И все так же потираешь шею, боясь ощутить невесомые липкие пальцы на ней. Ладно, это нечестный ход. Никто никогда не скажет «глина» Лунному Человеку.

Марк был третьим. Он послушно взял свечу и долго смотрел в ее пламя. Затем улыбнулся словно самому себе.

– Мой первый день и первая игра в Пустом городе. Было бы нечестно не рассказать историю о нем.

Остальные согласно закивали.

– Однажды в ноябре в год, когда город еще не был пустым, в порт зашел корабль. Он не был пассажирским и не был грузовым. На нем вообще не было ни торгового ни военного флага. Он запросил разрешение войти в док для ремонта, но получил отказ. В доке находился сухогруз, пострадавший после недавнего шторма и ремонт грозился затянуться еще на два-три дня. Корабль терпеливо ждал. С берега был виден его силуэт, покачивающийся на волнах – борта цвета рыжей глины, словно ржавчина давно проела его обшивку, и он каким-то чудом еще держался на плаву. А ночью он темнел острой тенью на фоне волн под звездным небом. На его борту не горел ни один фонарь.

Но в ту ночь, когда к городу приблизился корабль, радиоприемники наполнились странными шумами. Казалось, что далекие голоса пробиваются, перекрикивая друг друга сквозь шипение эфира, но, когда они становились громче, был слышан только повторяющий несколько несвязанных слов голос. Поначалу никто не понимал, откуда взялись эти сигналы и почему они так внезапно появились в радиоэфире. Но потом стало понятно, что трансляция идет с корабля. На передачу старались не обращать внимания, разве что самые любопытные вели запись и пытались расшифровать сигнал. Но помехи в эфире становились сильнее. Однажды во время вечерних новостей на несколько секунд пропало изображение и вместо него появилась статичная картинка ржавых коридоров, пол которых был залит водой, а на стенах мерцали тусклые красные лампы. Корабля стали опасаться, старались даже не смотреть в его сторону. Но он никуда не исчезал. Все так же ржавой глыбой возвышался среди серых волн.

А потом был хоровод. Никто не скажет вам, что это было действительно на самом деле, потому что мало кто помнит, что случилось в ту ночь во всех подробностях. Известно лишь о фотографии и короткой записи в Паутине от девочки из Пустого (тогда еще вполне процветающего) города. Там окно, а за окном ночь, только ярко горят фонари. И в свете фонарей неспешно шагают люди. Все в легкой одежде, несмотря на ноябрь и мокрый снег. Их шаги неестественны, словно кто-то переставляет их ноги, а руки пытаются ухватиться за воздух. Длинная цепочка горожан тянется вдоль улицы и кольцом опоясывает площадь. И надпись под фотографией – мне страшно.

Потом корабль исчез. Никто не помнил ни странного хоровода, но помех в эфире, а о корабле вообще пытались забыть. Но фотография и короткое видео остались. Их все еще можно найти в Паутине если постараться.

Марк замолчал.

– Ерунда, – послышался сиплый голос. Рум все это время сидел в темноте вдали от костра. Сейчас его выдавал только огонек сигареты.

– Да нет. Марк дело говорит. Было такое, я помню, – Егоров вздохнул и забрал свечку. – Воск!

– Воск! – отозвались другие. Рум промолчал, только усмехнулся в темноте.

Потом была Марго. Я не слушал. Я думал о том, что после истории Марка вокруг стало еще неуютнее. Словно каждое слово о Пустом городе заставляет его просыпаться и дышать. Даже костер казался уже не таким ярким. Я потянулся за сухой веткой и аккуратно положил ее на тлеющее бревно.

– Твоя