Пока они занимались усмирением идиота, я проскользнул через ворота башни, опасаясь, что даже здесь в любой момент могут появиться демоны. По другую сторону я остановился и глубоко вздохнул.

Я дома.

Глава 4

Звуки и запахи города обрушились на меня, будто я налетел на стену. Я потерялся среди ароматов жареного мяса и лука, смешанных с десятками других ностальгических запахов. Сотня акцентов десятка языков слилась в непрерывный гомон, нарушаемый выкриками уличных торговцев. Я гордился тем, что могу выругаться на любом из них. Несложно понимать чужой язык, если можешь заглянуть в головы людей и узнать, о чем они болтают.

Группы изможденных беженцев из прибрежных районов Вольных городов выпрашивали у прохожих объедки. На улицах было подозрительно мало корвунов, котов и собак. Полагаю, они опасались изголодавшихся беженцев. Мне часто кажется, что животные разумнее людей.

За Нищенскими воротами располагались шаткие прилавки и расстеленные одеяла, с которых продавалось все что угодно, от подгнивших фруктов и сомнительной колбасы из… ну, из чего-то, до безвкусных и якобы зачарованных безделушек, ношеной одежды и мехов с домашним элем.

В темном подполье Сетариса можно купить все, что захочешь, если знать, где искать. Здесь найдется что-нибудь для любого порока, от редких и дорогих дурманящих снадобий алхимиков и юных девочек с рынков в Парше до безнадежных должников, которым, скорее всего, предстояло умереть в жестоких схватках в пещерах. В трущобах Доков, где монеты редкость, а трупы обыденность, жизнь зачастую обменивалась на буханку хлеба. Проститутки открыто занимались своим ремеслом, и умные люди не осмеливались перечить хозяйкам простыней, как их вежливо называли. В Вольных городах их загнали бы в тень, подальше от глаз так называемых приличных горожан, но только не здесь, где большинство обитателей Доков жили в шаге от голодной смерти, готовые продаться за корку хлеба.

Пусть Сетарийская империя умирала, поглощенная апатией, коррупцией и политическим застоем, но исторически город был плавильным котлом народов всего мира. Светлокожие местные жители вроде меня водили компанию с бледными горцами с севера, а смуглые моряки из Эсбана торговались с еще более темными здешними торговцами, чьи предки прибыли из наших островных колоний среди Тысячи царств, к югу от пустыни Эшарр. К моему великому удивлению, я даже заметил экзотическую пару из снежных земель, их льдисто-голубую кожу покрывали капельки пота. Говорили, что у них на родине замерзло само море, а они строят дома из снега и льда, как мы из глины, дерева и камня.

Меня окружила стайка босоногих чумазых детей, выпрашивая монетку. Я любил таких нахальных щенков: в их мыслях было куда больше надежды и меньше грязи, чем у взрослых. Я отвлек их несколькими медяками и сбежал, направляясь на север, к месту убийства Линаса. Как ни пытался, я не смог разобраться в его смутном видении, понять, где он столкнулся с оскольчатой тварью и человеком в капюшоне, где погиб мой друг.

Трущобы Восточных доков представляли собой беспорядочное скопление пяти- и шестиэтажных разномастных доходных домов, пьяно нависающих над извилистыми переулками. Те, кому повезло больше, жили у Рыбачьей дороги в прочных каменных зданиях, построенных во времена расцвета империи, однако у большей части домов помимо одного-двух этажей из камня остальные были деревянные. Когда в Сетарисе случалось засушливое лето, целые районы трущоб уничтожались пожарами, а затем отстраивались в новых конфигурациях, напоминавших каракули чокнутого картографа.

В центре нижнего города, в Крольчатнике, располагались самые отвратительные улицы, по щиколотку залитые дерьмом и мочой, которые осенние дожди смывали с более высоких мест. Те, у кого имелась приличная профессия, перебирались в Западные доки, чтобы не нюхать вонючий смог, который господствующие ветра гнали на юго-восток. Там сточные воды стекали в Крольчатник, а не скапливались у порога в дождливые дни.

Звучный БАААААМММММ огромного колокола в середине дня заставил меня посмотреть на базальтовую скалу, где возвышался Старый город – большинство простолюдинов туда и носа не совали, поскольку желали сохранить его в целости. Магам и знати не пристало якшаться с беднотой – в конце концов, это просто вульгарно. В дальнем конце Доков, за рекой Сет и вверх по холму к Старому городу, к подножию скалы широким полумесяцем ластились каменные особняки среднего класса. Редкому крестьянину доводилось пересечь мост в Полумесяц, не говоря о том, чтобы ступить на улицы Старого города.

Старая рябая проститутка одарила меня беззубой улыбкой. За ней тянулся густой цветочный запах, вероятно, призванный скрыть гнилое дыхание. Она не из первосортных хозяек простыней, это уж точно.

– Не сегодня, милая.

Я протиснулся мимо нее и зашагал в сторону Моряцкого шпиля. Я должен найти и убить одного человека.

– Евнух! – плюнула она мне в спину.

Дом, милый дом.

Черная игла Моряцкого шпиля маячила впереди. Этот мемориал был оплачен тяжким трудом жителей Доков. Сооружение из пятнистого камня украшали гирлянды свежих цветов, а перед ним на коленях рыдала вдова, которая принесла к памятнику две сплетенные из соломы фигурки погибших. Прохожие останавливались, чтобы положить сверток еды, монетку, или просто почтительно кивали. В Доках каждая семья принесла кого-нибудь в жертву морю.

У шпиля я свернул на Рыбачью дорогу, направляясь на север, к Болотному мосту. Вскоре я ощутил на себе чей-то взгляд из переулка. Я огляделся в притворном замешательстве, всматриваясь в деревянные вывески мастерских и витрины лавок. Вспомнив слова стража о ворах, я свернул с дороги и побрел по боковой улочке, а затем по темному переулку в стороне от шумных улиц. Пока я углублялся все дальше в сплетение узких проходов, здания надо мной скрипели и стонали.

У входа в заросший переулок я миновал группу женщин с факелами, одетых в толстую кожу и занятых борьбой с колючей сушь-травой. Они отбивались от зеленых кусачих ртов и выжигали огнем корни. Ядовитый сорняк был живуч, мог годами дремать в земле, а потом прорасти за одну ночь, чтобы схватить зазевавшуюся жертву. Один укус убивал ребенка за несколько секунд, а затем растение высасывало из него всю жидкость, прежде чем переварить высохшую плоть. Сушь-трава была лишь одним из многих чудес Сетариса, одни возникали сами по себе, а другие были результатом вышедших из-под контроля экспериментов. Не поднимая головы, я продолжил пробираться по извилистым переулкам.

Ничто не казалось знакомым. Мои воспоминания о послании Линаса путались, образы были почти неразборчивыми, а эти переулки не отличались друг от друга. Я точно помнил лишь сверкающих демонов, капюшон в