Именно это она тогда не поняла. Думала – дикарь, дикарь и есть. А теперь… Теперь он оказался рядом и здесь, в корвете. Шёл за ней, молчал, смотрел, будто чего-то старательно выжидал. Он не спорил, не мешал, но и не подчинялся по-настоящему.

“Может быть, именно это в нём и заметили те, кто выше нас? Может быть, именно это – то самое, что делает его ценнее меня? Ценнее моей дружбы, ценнее моего имени?..”

Грудь сдавило так, что стало трудно дышать. Ей впервые за долгие годы стало страшно. Страшно не за жизнь, а за собственное значение. Она больше не была наследницей привилегий. Она больше не была “подругой дочери семьи Ильвэ”. Теперь она – беглянка. Она похитила корвет, покинула флагман, и впереди её ждали только погони и приговор.

А флагман Великого дома уже исчез, так и не заметив, что разведывательный корвет исчез из ангара. Последний отсвет прыжка в гиперпространство растаял за иллюминатором. И вместе с ним исчезли её прежняя жизнь, её власть, её безнаказанность.

Остался только корвет, холодный космос – и этот человек рядом. Человек, который, как она вдруг поняла, теперь был для неё самой большой загадкой. Она держала маску – на виду, в жесте, в голосе. Каждое её слово было как выверенная нота – не столько для того, чтобы действительно руководить, сколько чтобы самим себе доказать, что власть ещё на её стороне. Она говорила коротко, командно. Какие системы проверить… Куда направлять движение… Её пальцы быстро бегали по сенсорной панели. Она называла коды доступа и временные окна, поправляла траектории и отдавалась мелким ритуалам управления, в которых росла её уверенность:

“Смотри, всё под контролем – я знаю, что делаю.”

Но под этой внешней решительностью тянулся другой пласт – стягивающийся страх. Она знала, что стоит ей убрать маску, и она может остаться без всего. И чем сильнее она изображала лидера, тем тоньше была трещина в её голосе, заметная лишь тем, кто умел слушать не слова, а паузу между ними. Кирилл слушал. Он видел, как её подбородок дрожит, когда она отдаёт приказ бортовому искину. Видел, как раз – два – три раза она проверяет журнал событий, чтобы убедиться, что её метка осталась в логе. Она оставляла на консоли отпечатки – именно то, чего он и добивался.

Её взгляд скользнул на него не раз – остро, завистливо. Он, поправленный после капсулы, в одежде из запасов ангара, казался другим. Не больным, а собранным. Не дикарём, а человеком, который в болотах чужих стыков выковал свое тело и теперь в нём была какая-то хищная симметрия. Он держал осанку ровно, улыбался редко и не по-эльфийски. Коротко, как намёк. Она заметила это раньше остальных красивых и опасных женщин на борту. И именно эта заметка, словно петля на шее, жгла её. Почему они все так смотрели на него? Почему те, кто до сих пор имел власть обращаться с ним как с игрушкой, вдруг увидели в нём нечто иное?

Гнев проклёвывался в ней холодной иглой. Не яркой, а подтекающей, как ржа на броне. Она старалась подавлять его гордой улыбкой, но он то и дело проскакивал в её движениях. В резком жесте, в упрёке, брошенном в лицо инструктору, который задерживал доступ к одному из шлюзов, в жестком прижимании плеча к панели, когда она вводила очередной код. В этом гневе было месть – не против Кирилла лично, а против тех женщин, что обратили на него глаза раньше. И теперь, чтобы доказать себе и миру, что она всё ещё “порядок”, она усиливала свой спектакль.

Кирилл наблюдал. И наблюдал он весьма целенаправленно. Он не был ни восторжен, ни презрителен. Он просто считал. Его взгляд – аналитика – высчитывал траектории её мыслей, считал моменты, когда она проверяет журнал, считал время реакции. Когда она нажимает “подтвердить” – сколько миллисекунд проходит до отображения её биометрической подписи… Когда она откидывает плату – какие датчики фиксируют её прикосновение… Он знал, что в мире машин любая уверенная рука создаёт определённый отпечаток. И он, бывший системный администратор и аналитик, умел превращать отпечатки в доказательства.

Он делал ровно три вещи, и делал их так тихо, что сама ночь корвета не заподозрила вторжения. Во-первых, он копировал. Не на виду, а через служебные интерфейсы, которые запомнил в ангаре. В одном из сервисных лючков он, в тот самый момент, когда она была занята введением маршрута, ткнул пальцем в скрытый сервисный порт – не для того, чтобы потрогать модули, а чтобы, почти механически, скинуть временную копию логов в свой карман-проход. Секундный файл – её коды, её отпечатки. Он прятал эти файлы в том же пространстве, где хранил кристаллы. Никто не мог прочесть их с обычных устройств, и только он мог вытащить нужный фрагмент.

Во-вторых, он наблюдал и записывал – по-старинке, человеческим слухом и глазом, но подкреплённым техническим умением. Когда она кричала в коридоре и приказывала техникам “быстрее, быстрее”, он запоминал интонации, паузы, слова-штампы. Он держал эти фразы как нити, которые в нужный момент можно будет распустить – например, выложить запись “она отдала приказ оглушить” в ту систему, откуда она не сможет убрать следы.

В-третьих, он вёл её по сценарию. Намеренно позволял ей делать то, что оставляет след. Подходить первой к консоли, подписывать коды, вводить команду “подъём” в голосовой канал, нажимать кнопку “оповестить”. Он не подталкивал её словом… Он подталкивал её самим своим присутствием. Её гордость требовала подтверждения роли руководителя. Он мягко обеспечивал ей это подтверждение, предлагая ей момент быть “лидером” – но каждая такая демонстрация оставляла метку в зданиях данных.

Между этими расчетами он не забывал о другом – о страховке. Он не родился злодеем. Он был практичен. В его тайнике в том самом пространственном кармане уже лежали варианты на случай её предательства. Заряды, которые могли временно блокировать её мускулы… Малые “шторки” энергии – но это крайняя мера… Он не желал её смерти. Живая, хотя и сломленная, она была бы ему полезнее, чем мёртвая. Её публичная вина, её появление на камерах – всё это становилось для него ширмой.

Он маленькими точками собирал её прошлое,