Внутри него стало теплее – не только от кристалла, но от самой мысли, что рунная сеть не вечна. И пока вокруг звенел смех, и пока над ней металась сломленная гордость, Кирилл впервые за долгое время почувствовал, что ход его мысли не напрасен. Он взял первый камень, и первый камень помог. Это был не конец. Это было обещание. Ведь он уже старательно и весьма обстоятельно действовал не один день.

Он действовал как часовщик, который чинит не часы, а сам ход времени. Маленькими щипцами в голове он поправлял фазы, точно подстраивая биение сердца под мельчайшие акценты рунной вязи – вдох на один тик, выдох на другой. Всё происходило под оболочкой мёртвого сна. Веки почти не шевелились, грудь под ярко – оранжевым комбинезоном поднималась ровно, как у человека, который вовсе не желает жить. Это обман – самый совершенный из всех. Он даёт время действовать.

Кристалл в кармане был теперь не просто инструментом, а голосом. Он то и дело отвечал на его мысленную команду. Несинхронность – шорох, противофаза – тихий удар, квантовый щелчок – малое локальное смещение. Кирилл не мог встать, не мог рывком выломать замок, но он мог заставить сам материал клетки начать сомневаться в собственной твердости.

Первое – ослабление узлов. Он снова, в удобный момент смеха и разговоров в коридоре, приложил кристалл к тому месту, где руна вплеталась в металл. На кончике пальцев он ощутил, как вибрация идёт вглубь, как будто куда-то уходит стальной звук. Рунная нить ответила жужжанием, а затем – редким, неуверенным тиканьем. Это было как если бы лед начал подтаивать изнутри, не по теплу, а от того, что кто-то меняет музыку льда.

Порождённая им волна изменений пошла медленно, но уверенно. Узел, где когда-то стягивалась сила, стал “плавиться” не во внешнем смысле – металл не плавился до красна – но его связность теряла крошечные унции целостности. Сначала это было ощутимо как микровибрация в ладони. Маленькие кристаллические осколочки, которые ранее храбро держали линию, теперь начинали дрейфовать, сдвигаться на доли миллиметра. Эту дрейфующую мелочь не могли заметить камеры. Визуал писался ровным, датчики фиксировали “в пределах нормы”. Но по нитям прошла трещина – почти беззвучная, как зимний шорох за стеклом.

Он не спешил. Каждый акт был шагом в долгой игре. Подать фазу… Дать ей улетучиться… Снова скрыться в неподвижности… За десятки таких тихих прикосновений мозаика рун значительно изменилась. Плетения, рассчитанные на сталь и шаманский холод, стали отвечать с задержкой. Где прежде отклик был мгновенным и единым, там возникла рассинхронность. Одна нить дрогнула, другая опоздала, третья вместо заряда приняла мягкое, согнутое колебание. Их усилие уже не слаживалось – оно ломало себя.

Когда узлы ослабли в его секции, волна потянулась дальше – по стене, вдоль шва, и достигла соседней камеры. Там была другая вязь, та же система, но с иным тоном. Тонкость – ледяная, изящная, с гордой частотой. И в тот миг, когда резонанс от его маленькой звезды пробежал по грани, в соседней сетке возникла другая реакция. Решётка, что держала надменную эльфийку, зашаталась так, будто кто-то потянул за канаты невидимого органа.

Она сначала не поняла. Пару мгновений её взгляд был направлен в никуда, губы шевельнулись. Может, в упрёк Богу… Может, в проклятие врачам… Потом приняла болезненное решение. Не биться. Она сжала свои пухлые губы… Длинные волосы, что ранее были уложены в строгую причёску, теперь были в беспорядке… Глаза налились слезой… Но она перестала драться – та агрессия, что кормила её власть, была практически полностью израсходована. Случилось то, что Кирилл предчувствовал. Когда ткань власти разрывается, те, кто привыкли ею жить, теряют и смысл сопротивления. Она стала тихой.

Но клетка не признала пощады. Внезапно сталь, прошитая рунами, застонала. Маленькие крошки металла осыпались с краев, покрытые ледяной пылью… Защитные платы дрожали и смыкались… Из щелей повалил тонкий, серебристый дым… Не огонь, а пар. Будто сама магия отряхивалась и уходила. Дверной запор, обычный монолит, начал резко “остывать”. Его кромки размякли, потеряли блеск, и в одном из стыков проявилась трещина – тонкая, но пронзительная. Она шевельнулась, и металлическая решётка выгнулась, как пружина, отозвавшись звоном.

Охранницы в коридоре всё ещё говорили, но их разговор стал прерывистой канвой. Один шаг у входа… Два шага прочь… И только через несколько оборотов мимо камеры кто-то почувствовал, что даже сам воздух изменился. Сигнальные индикаторы бормотали о “локальной аномалии”, и откуда-то сверху прозвучал приказ:

“Проверить карцер №7 – помеха в контрольном узле.”

Но до того, как команда пришла в движение, произошло нечто волшебное и страшное. Сама мысль о замке “распадалась”.

Кирилл чувствовал, как его карман тянул в себя последние капли поля, как жёсткая оболочка, некогда не позволявшая ему двигаться, стала мягче. В одну секунду, которую он помнил и повторял, пружина решётки дала окончательный скачок. Зазубренный край отщёлкнулся, защёлка съехала, и замок ослаб. Ничего громкого – лишь еле слышное щелканье, как у часов, где сломалась пружина. Но для него это был гром. Именно в этот момент, медленно и почти беззвучно, металл сдался.

Соседняя камера – та, где дрожала эльфийка – тоже треснула. Она расползлась не в пламени, а в осмелевшей тишине. Кромка двери расступилась всего на сантиметр, но вполне достаточно, чтобы в узкую щель просунуть руку. Эльфийка, которая уже не билась, поджала плечи и облегчённо вздохнула, как человек, которому дали разрешение плакать. Её губы дрогнули, и она прошептала первое слово не властительницы, а потерпевшей: “Свобода?” – и тут же закрыла рот руками, понимая и стыдясь этого простого спроса.

Кирилл не вскочил. Он не сделал шага. Он просто почувствовал, что вышло окно – и что в следующую минуту всё решится. Его тело оставалось неподвижно, но внутри всё было готово. Карман был полон, узлы были надломлены, и перед ним распахивалась щель, через которую можно было протиснуться не бегом, а тихо, как тень.

Сцена развернулась стремительно, как разряд молнии в тёмном небе. Охранницы – те самые, что чуть раньше с удовольствием припоминали пленнице её прежние выходки, снова пришли “позабавиться”. Две фигуры в блестящей броне, их шаги отдавались по полу сухим звоном. Одна, пониже ростом, издевательски постукивала по решётке пикой, словно дразнила зверя в клетке. Вторая же – высокая, с хищной улыбкой на лице – громко смеялась, наклоняясь почти вплотную к решётке:

– И что теперь, “бывшая” госпожа? Где твой надменный взгляд?