Стиснув зубы, я застонал, стараясь не сорваться на постыдный крик.

Вот это я постарался, блин.

Еще бы немного — и реально мог бы ноги протянуть. Инфаркт-инсульт, и все. Привет. Белые тапочки в студию.

И ради чего?

Или верней, ради кого? Ради приемной дочки парня, которого я знаю-то всего несколько дней?

Ничему-то тебя жизнь не учит, Монгол.

Егор от души ломанул пару раз в рожу Медведю, а потом, отшвырнул ногой его автомат подальше не лестницу и подскочил ко мне.

— Ты как, ты живой? Ранен?..

— Да не ранен я… — с трудом выдавил я из себя. — Нормально все…

Если уж сразу не помер, то, наверное, теперь уже и не должен.

Наверное.

Тяжело дыша, я с трудом поднялся на ноги. Меня штормило, как пьяного матроса.

Тронул раненое плечо.

Удивительно, но оно вообще сейчас не болело. Видимо, мои нейронные связи были настолько перегружены трафиком, что просто забыли о ране.

Егор встал следом за мной. Сплюнул на Медведя.

— А с этим что делать хочешь?

Я не ответил. Вместо этого, шатаясь из стороны в сторону, подошел к Эмке. Она стояла у стены, к которой ее прислонил Егор, и тряслась всем телом, глядя невидящими глазами в одну точку прямо перед собой.

Я достал из кобуры пистолет, снял с предохранителя. Потом взял безвольную руку Эммы и вложил в нее оружие.

Девушка медленно перевела на меня взгляд.

— Что смотришь? — спросил я. И, кивнув на Медведя, добавил: — Он твой. Делай с ним, что хочешь. Или, может, нож дать?..

— Монгол, ты чё⁈ — оторопело спросил Егор. — Какой нож, ты охренел?

— Ты бы язык попридержал — это ведь не тебя трахали всем дружным взводом, — возразил я. — И не тебе решать, как именно этот ублюдок должен сдохнуть.

— Да она в жизни в людей не стреляла! Для этого у нее всегда был я!

— Ты серьезно, что ли? Ну, если так, то у меня для тебя дурные новости — ты сотворил самую херовую вещь, какую только мог для нее сделать, — обернулся я к Егору, все еще тяжко дыша всей грудью. — Потому что, насколько я могу судить, это самый первый и важный навык, которому ты должен был научить девчонку. Тем более, в пустоши. А сейчас, если она не закончит дело сама, то навсегда останется жертвой. И будет возвращаться в этот самый день снова и снова, и каждый раз, когда перед ней окажется такой вот… Медведь, она не станет даже пытаться себя защищать. Ты сам можешь хоть сто раз убить его, это Эмме не поможет. Она должна уяснить и крепко запомнить, что этот урод — не вселенское зло. Что он может скулить от ее руки в сто раз громче, чем когда-то кричала она.

У Егора от злости аж челюсть задвигалась.

— Ты что несешь?..

— Послушай, Монгол… — подал вдруг голос слегка отдышавшийся Медведь сквозь стон. — А может, мы все-таки… как-нибудь договоримся?..

— Заткнись! — хором гаркнули на него мы с Егором.

— Монгол, я отдам тебе рюкзак! Слышишь? — хрипло крикнул Медведь. — И карту с деньгами — свободную, не привязанную к имени. Монгол, ты же умный, рациональный парень!..

Я с досадой пнул его по ребрам, и он снова взвыл, скорчившись на полу.

И тут за нашими спинами я услышал девичий голос:

— Отойдите…

Мы обернулись на Эмку.

Она стояла, одной рукой удерживая вокруг себя простынь, а другой пытаясь прицелиться трясущейся рукой в Медведя.

Ее глаза смотрели прямо на него. Не в пустоту, не в прошлое или вглубь себя, а прямо на обидчика!

Я коснулся плеча Егора и отступил в сторону.

Тот кивнул. И, опустив голову, нехотя тоже отодвинулся.

Добрую минуту Эмка пыталась совладать с пляшущим в руках пистолетом, пока, наконец, не проговорила сквозь слезы:

— Я не могу!..

— Понимаешь, малыш, — сказал я, глядя ей в глаза. — В мире, где тебя угораздило родиться, у тебя есть только два пути. Быть или отпетой сукой, к которой побоятся лишний раз сунуться, или чистой и светлой тупой овцой на вечном жертвеннике. Плюнуть, встать и пойти дальше — или вот так вот рыдать от жалости к себе и страха перед каждым ублюдком. Решать тебе.

— А может, ей просто все понравилось? — с сиплым смехом проговорил вдруг Медведь.

Судорога пробежала по лицу Эмки.

Она подняла пистолет, направила оружие на хрипло смеющегося Медведя и выстрелила.

Мимо!

— Да епта, Монгол… — пробормотал Егор, отводя глаза в сторону. — Психолог хренов…

А Медведь захохотал еще громче.

— Вот уж правда овца!..

Тогда Эмка, позабыв о простыни, схватилась за пистолет двумя руками и начала нажимать на спусковой крючок снова и снова.

— Ненавижу! Нанавижу!!! Умри!!! — теряя голос, кричала она.

Одна пуля оцарапала Медведю щеку. Другая вонзилась под глаз, оставив после себя кровавый пролом.

Но он все еще был жив. Перекатившись на бок, он попытался встать, и в этот момент последняя пуля в затылок добила его.

Вот так, Медведь.

Я спас твою жизнь тогда от юрки — и я же подарил ее твоему врагу, всю без остатка.

Как по мне — справедливо.

Медведь лежал без движения, но Эмма все еще продолжала стрелять — до тех пор, пока в магазине не осталось патронов.

Когда Егор снова обнял ее, накрыв плечи грязной простыней, я завернул с лестницы в комнату. Несколько мгновений постоял в темноте, слушая тяжелое дыхание девушки позади и тихое, баюкающее бормотание Егора.

В памяти один за другим всплывали обрывки прошлого.

Карие глаза — настолько темные, что цвет радужки сливался с зрачком. Судорожно сжатые белые пальцы на желтой простыне в серую клетку.

Тогда я сказал — надо рассказать о твоей проблеме куратору Никитину. Он поможет. Кто еще, если не он?

Таня не возражала. Она устала одновременно бороться и с мутацией, которая так пугала ее, и со мной.

Меньше чем через неделю после этого разговора с подачи Никитина Таню списали. Вычеркнули из программы. И закрыли в коррекционном учреждении.

А еще через два месяца ее не стало.

Официально причиной смерти стала остановка сердца.

Ладыженский потом по большому секрету поделился со мной информацией, что на самом деле Таня выбила укрепленное стекло и шагнула вниз с высоты четвертого этажа.

Не самый