К удивлению Раймона, полковник Малиновский говорил на быстром и уверенном французском, хотя и с явным русским акцентом.

– Майор Старинов, – шагнул вперед светловолосый и протянул руку.

– Майор Грейзе[50], – этот был в испанской форме, но сразу видно – не испанец.

– Соня, – подала руку переводчица.

– Очень приятно… товарищи, – Раймон улыбнулся и сделал приглашающий жест. – Проходите, пожалуйста.

И первым войдя в номер, придержал дверь:

– Прошу! – военные с переводчицей вошли вслед за ним.

В центре гостиной стоял круглый стол, уставленный бутылками, тарелочками с легкой закуской – ветчина, нескольких сортов сыр, орехи, зимние фрукты. Все свежее, доставлено всего лишь час назад из ресторана.

– Угощайтесь, – предложил он, показывая рукой на стол. – Прошу вас.

Бокалы, рюмки и стаканы были выставлены на большом посеребренном подносе.

– А где же мадемуазель Фар? – спросил, оглядываясь, Малиновский, он все это время хранил при себе большой и яркий букет цветов, надо думать, для самой «Belissima Victoria».

– А мадемуазель Фар еще спит, – развел руками Раймон. – Мы с ней ночные охотники, tovarisch колонель, – улыбнулся он. – Но я просыпаюсь раньше. Что вам налить, товарищи?

Это свое «tovarisch», «tovarischi» он выговаривал с особым парижским шиком. Знающие люди могли бы и оценить, но где их возьмешь по нынешним временам, знающих-то людей?

– Что вам налить, товарищи? – Раймон был радушным хозяином, тем более что военные ему понравились, и еще тем более, что он когда-то неплохо знал эти имена. Во всяком случае, два…

Сошлись на бренди и, легко приняв по первой, закурили.

– Где вы так хорошо выучили французский язык? – спросил полковника Раймон.

Ему это, в самом деле, было любопытно узнать, ведь Малиновский, так ему запомнилось, чуть ли не из беспризорников, но в любом случае, не белая кость.

– Я воевал в составе русского корпуса на Западном фронте… во Франции. Потом служил в Иностранном легионе, – усмехнулся полковник. – В Первой Марокканской дивизии.

– Не может быть! – искренне удивился Раймон. – И теперь вы уже полковник и служите в Красной Армии?

– А что в этом удивительного? – прикинулся «валенком» Малиновский.

И действительно, что тут удивительного? Ровным счетом ничего.

6. Майкл Гринвуд, Фиона Таммел. Турин. Королевство Италия. 16 января 1937 года

Несколько дней Степан ломал голову, как представить отъезд из Турина в Геную решением, возникшим спонтанно у самой Фионы, а вовсе не навязанным ей, пусть и осторожно, «милым Майклом». Да, отвык Матвеев от решения таких задачек. Холостяцкая жизнь в этом смысле сильно расслабляет и способствует утрате квалификации в некоторых видах человеческих отношений.

«А проще говоря, – хмыкнул про себя Степан, – про… потеряны базовые навыки счастливой семейной жизни».

Теперь он мог почти безболезненно вспоминать о том, что когда-то – «и где-то» – у него была семья. Радость от того, что рядом – любимая женщина, способна приглушить боль от потери, особенно – давней, почти не тревожащей уже сердце и память.

Случай натолкнуть Фиону на нужные мысли представился в субботу, 16-го числа, именно в тот момент, когда они стояли перед «Портретом старика» работы Антонелло де Мессины, в Башне Сокровищ Палаццо Мадама. Уставшие, стоптавшие ноги «по колено» в бесконечности лестниц, залов и галерей дворца-музея, Майкл и Фиона отдыхали перед полотном итальянского мастера.

Лукавый взгляд из-под полуприкрытых век пожилого, лет сорока, человека, пухлые, чувственные губы и слегка приподнятая в недоумении левая бровь… Все создавало ощущение «настоящести» находящегося по ту сторону холста… Будто и не было четырех с половиной сотен лет, отделяющих творение итальянского мастера от влюбленной пары, застывшей сейчас перед картиной.

– Ты знаешь, Майкл, мне кажется, что этот старик сейчас сойдет с портрета… – Фиона положила голову на плечо Матвееву.

– Угу, и спросит: «А чей-эт вы тут делаете?» – повторить интонацию известного киногероя на английском не удалось. Да и смысл фразы, вырванной из контекста, потерялся при переводе. Но все исправила гримаса Степана, скопировавшего выражение лица на портрете.

Фиона улыбнулась и шутливо толкнула Степана кулаком в бок.

– И правда, сэр Майкл, а что мы здесь делаем?

– В смысле «здесь»? В этом музее или вообще в Турине?

– Просто я подумала… За десять дней мы успели посмотреть все, что хотели, и я подумала, а может, нам поехать еще куда-нибудь?

– Куда, например? В Венецию? Так там сейчас сыро и промозгло, да и холодно, почище, чем у нас в Шотландии. В Рим? Столица – есть столица, суета и… – тут Степан немного задумался, будто подбирая слова, – … суета! Может быть, куда-нибудь поближе?..

В результате короткой и по-английски «бурной» дискуссии, впрочем, оставшейся незамеченной для служителей и немногочисленных посетителей музея, Фиона все-таки произнесла заветное слово «Генуя». Немного поспорив, но исключительно для приличия, Матвеев согласился.

* * *

«Веселенький пейзажик, ничего не скажешь!» – Степан споткнулся и аккуратно переступил через мирно дремлющего почти на самом пороге траттории немолодого мужчину, выводившего сизым, распухшим носом такие рулады, что порой в них терялся гомон, доносившийся из-за полуоткрытой двери.

«Да-а-а… отдыхающий после трудовой недели пролетариат везде одинаков, что в Глазго, что здесь – в Турине, что на родине… На родине…» – Матвеев отогнал вредную – именно сейчас и здесь – мысль и, толкнув неожиданно легко подавшуюся дверь, переступил через порог питейного заведения.

Машину он бросил за несколько кварталов отсюда, в «чистой» части города. Там вероятность найти своего «железного коня» именно на том месте, где ты его оставил, и, может быть даже, в целости и сохранности, была несколько выше, чем в «рабочих» кварталах. Но дело есть дело – бойцам из «университетской сборной» проще затеряться среди безликих и изрядно загаженных улиц, куда полицейские патрули и чернорубашечники заглядывают не столь часто.

«Потому что большая часть из них здесь же и живет. Живет по вбитым – кулаком и другими подручными предметами – с детства уличным и дворовым законам, а не по циркулярам Министерства внутренних дел».

Первая встреча с «людьми Шаунбурга» нелегко далась Степану, так и не сумевшему ощутить себя равным этим немногословным в его присутствии людям. Он чувствовал себя в тот момент подобно породистому служебному псу среди стаи диких полукровок, по-звериному хитрых, ни в грош не ставящих авторитеты, опасных, но до поры до времени находящихся на его стороне. К счастью, взаимное «обнюхивание» обошлось без подростковых подначек и дешевых проверок. Тертые жизнью «мужики» понимали, где заканчивается субординация и начинается анархия, а может «тень», отбрасываемая Олегом в его немецкой ипостаси на восприятие «залетного» британца, оказала свое действие. В общем – притерлись и начали работать.

Сняв