ними стояли барьеры холодноватого отчуждения, приобретенного вместе с воспитанием и обычаями, и тотального непонимания, вызванного, как думала теперь Вильда, ее невежеством и его сдержанностью. Она полюбила его, едва увидела впервые, любила – ровно и незаметно для него – в течение всех тех лет, что они были вместе, пусть «вместе» они в то время почти и не были. Но настоящая любовь пришла позже и, как ни странно, вместе с Кайзериной. А в итоге, получилось – «А не волшебство ли это? Не магия ли или божественный промысел?» – что разделить в своей душе Баста и Кайзерину Вильда уже не могла, да и не хотела, что, возможно, и странно, но именно так. Она любила Баста и знала, что он любит ее. Она любила Кайзерину – и, увы, не только как названую сестру – и знала, что та любит ее со всей искренностью, на которую, как выяснилось, способна эта незаурядная женщина. И в этом контексте отношения Баста и Кайзерины переставали быть извращением, предательством или изменой, а становились тем, чем и являлись на самом деле: любовью, нежностью и дружбой, связавшими их троих сильнее любых брачных уз.
«Вот так…» – Вильда сделала еще один аккуратный глоток – она пила прямо из бутылки – и, оставив в покое кирш, закурила французскую сигарету «Сейтанес».
Было семь часов утра.
«Время», – она встала из кресла и подошла к письменному столу Баста, на котором имелся телефонный аппарат. К счастью, на континенте телефонные линии работали исправно. Мюнхенская барышня связалась со своей венской коллегой, и связь установилась в считанные минуты.
– Господин Либих? – спросила Вильда, когда в Вене ответили.
– Да, – слышимость была отличная, ей казалось даже, что она ощущает дыхание собеседника.
– Я звоню вам по поручению Себастиана фон Шаунбурга, – сказала Вильда.
– Я весь внимание, – откликнулся мужчина.
В следующие минуту или две Вильда «с точностью до запятой» – как и учил ее когда-то Баст – изложила услышанную от супруга «просьбу к издателю».
– Да, госпожа, – подтвердил «господин Либих». – Я все понял и сегодня же займусь делами господина Шаунбурга. Будьте только любезны, повторите, какие именно страницы рукописи нуждаются в повторной вычитке?
– Двадцать третья, – повторила Вильда, – двадцать девятая, с тридцать второй по тридцать шестую, сорок первая и пятьдесят третья.
– Отлично, – сказал на это голос из Вены. – Теперь я уверен, что не ошибусь…
Следующий звонок был в Париж…
* * *
Вообще-то ей было безумно интересно узнать, чем занят Баст на самом деле. То есть она нисколько не сомневалась в том, что ее муж пишет статьи для газет, как и в том, что он офицер Службы безопасности.
СД – аббревиатура эта не вызывала у Вильды ничего, кроме презрительного раздражения, хотя она и понимала – не малый ребенок, – что людей в черной форме со сдвоенными молниями в петлицах следовало если и не бояться, то, во всяком случае, опасаться. Репутация у Службы безопасности была весьма своеобразная, и Вильду, если честно, беспокоило, что Баст служит в ведомстве герра Гиммлера.
Ее утешало лишь то, что, насколько ей было известно, – а у Вильды не нашлось повода не верить супругу на слово, – Себастиан фон Шаунбург не занимался такими отвратительными вещами, как преследование евреев или инакомыслящих, а работал в разведке, что, конечно же, многое меняло в ее отношении к месту его службы. Однако интересовало Вильду совсем не то, чем конкретно занят Баст в Гестапо. В конце концов, многие мужчины не посвящают жен в подробности своей «трудовой деятельности» – зачастую скучные и неинтересные, если уж не секретные. Мир работы традиционно был отделен от правильных немецких женщин плотной завесой недомолвок, умолчаний и исключений. И хотя Баст был не таков – по крайней мере, теперь – чтобы утаивать от Вильды то, что можно было бы рассказать, не нарушая служебных инструкций и режима секретности, она вполне могла обойтись без этих темных тайн с Принц-Альбрехтштрассе. Но с некоторых пор Вильда начала угадывать в жизни Баста некую иную ноту. Нечто странное и, как ей чудилось, никак не связанное с его повседневной – открытой и тайной – жизнью. Это была как бы тайна за тайной, секрет в секрете, отзвук чего-то большего, чем обычные «мужские глупости», эманация другой жизни, в которую, как это ни странно, похоже, были посвящены и Кайзерина, и Виктория, и ее сумасшедший от ногтей до макушки любовник Раймон Поль, которого Баст называл на баварский манер Райком. Вот в эту тайну Вильда хотела быть посвящена, но любовь и воспитанная с детства дисциплина не позволяли ей проявить в этом вопросе даже самую минимальную активность. То, что должно, сделает когда-нибудь в будущем сам Баст.
«Или не сделает… если у него есть для этого веские причины…»
Она все еще сидела в кабинете мужа, когда почтальон принес в имение телеграмму от Кайзерины… Кейт была ранена, но жива и быстро поправлялась.
5. Раймон Поль, Сарагоса, Испанская республика, 15 января 1937 года, вечер
Усталость начала сказываться даже быстрее, чем он ожидал. Виктория, после концерта казалась возбужденной и полной сил, но жила, по сути, – взаймы. С утра не могла поднять голову и полдня ходила как в воду опущенная, вялая и анемичная, как после тяжелой болезни. К вечеру обычно приходила в себя, быстрее – если назначен концерт. И на сцену выходил уже другой человек, другая женщина… Яркая, полная жизни…
«Дива».
Испанские гастроли, кроме всего, наложились на уже хроническую усталость и изматывающую тревогу за Кайзерину и Баста, а график выступлений составили такой плотный, какого Татьяна не допускала с весны тридцать шестого, когда «раскручивали Викторию» буквально на пустом месте. Два концерта в Барселоне, один – в Лериде, и теперь два в Сарагосе: завтрашний – для испанцев, и сегодняшний – для советских. В Сарагосе близость фронта ощущалась гораздо сильней, чем в Барселоне, да и военных – испанцев, интернационалистов и советских – пришло столько, что казалось, все население города из одних солдат и состоит.
– Здравствуйте, господа, – сказал Раймон, выходя к посетителям.
Переводчик – молодая невысокая женщина с темными вьющимися волосами и орденом Ленина на жакете – слово «господа» автоматически поменяла на слово «товарищи», но товарищи – ровным счетом три – все поняли правильно. Кряжистый широкоплечий полковник с коротко стриженными черными волосами (пилотку он снял при появлении Раймона) откровенно улыбнулся, два майора – высокий с русыми волосами и красивым славянским лицом и низкого роста худощавый брюнет – показали глазами, что тоже поняли оплошность переводчицы.
– Полковник
