— Вынесите её в коридор.

И отвернулся.

Смешки за моей спиной не оставляют сомнений, что эта случайность — не случайна.

Ненавижу школу.

Впрочем, открыть дверь я не успеваю.

— … урок грамматики, — она сама открывается, пропуская Лаврентия Сигизмундовича, сопровождаемого директором. — Как можете видеть…

Директор осёкся и посмотрел на меня.

Я на него.

Потом взгляд его переместился на кусок промокашки и муху.

— Муха, — сказал я, когда пауза затянулась. — В чернильницу попала. Вот… хочу отпустить.

Мрачный взгляд словесника я почуял спиной.

— Мне разрешили. А то же живая…

В подтверждение моих слов муха затрясла крылышками, намереваясь взлететь.

— Что ж… — произнёс Лаврентий Сигизмундович, чуть подавшись вперёд. — Весьма похвально. Умение ценить жизнь, пусть даже столь малую — это достойно.

И кивнул этак, одобряюще. Показалось даже, что и он сейчас подмигнёт, но нет. Сдержался.

Он даже посторонился, меня пропуская.

Ну а я пропустился. Клочок промокашки вместе с мухой я положил на подоконник, и собрался было вернуться.

— Вот как раз хотел просить вас выделить кого-то в помощь, — словно спохватился Лаврентий Сигизмундович. — Отчёты надобно отвезти и не только их. Сами понимаете, в наше время столько бумаг. Некоторые надобно подшить, подклеить. Обратно опять же… урок последний? Юноша, вы не против?

— Да, — я вытянулся. — Рад буду помочь! Но я с другом!

Наглость, понимаю. Но сегодня я действительно хотел бежать. Да и нервы… нет, вроде вот взрослый человек, но нервы всё-таки не казённые.

— Так даже лучше, — Лаврентий Сигизмундович позволил себе улыбку. — В таком случае прошу, господа… — и ручкой указал. — Не стоит волноваться. Обещаю доставить обратно в целости и сохранности.

А вот теперь нас провожали уже не насмешливыми, но вполне завистливыми взглядами.

В распоряжении Лаврентия Сигизмундовича оказался пусть и не новый, но вполне солидный автомобиль, в багажник которого мы и носили коробки с бумагами. Коробок было много, однако весу они почти не имели. Но со стороны эта бумажная суета выглядела вполне себе серьёзною.

Единственно, Шувалов без пригляда останется. Хотя он вроде в норме, глядишь, пару часов как-нибудь да протянет. Я толкнул Призрака, которого поставил приглядывать за некромантом, и тот радостно впитал в себя те мелкие ошмётки силы, что выбирались из кокона. А Шувалов, явно ощутив, что происходит, плеснул ещё.

Щедро так.

И главное, при том не отвлекаясь от чертежа.

Чтоб… в старших классах, выходит, ещё и черчение будет? И не только карандашами. Воображение тотчас нарисовало ту самую муху, но ползущую уже не по тетради, а по почти законченному чертежу.

Я аж головой затряс, отгоняя картину этого локального апокалипсиса.

Не-не…

И к Тьме потянулся. Её тоже придётся отозвать. Но вчерашний вечер, да и сегодняшнее утро показывали, что слежка за Каравайцевым — дело если не вовсе бессмысленное, то всяко нудное.

Нет, ну я сейчас сам начну сомневаться, заговорщик ли он.

Какой приличный заговорщик тратит вечер на проверку тетрадей? Или на выставление отметок в журнал? А где размах замысла? Коварство? И детали будущей бомбы в чемодане под кроватью?

Чемодан, кстати, имелся. Такой вот, потрёпанный и весьма себе в образ провинциального учителя вписывающийся. Мы с Тьмой в него даже заглянули, но не обнаружили ничего, кроме смены белья и носков, сложенных попарно и перехваченных резинками.

Вообще, конечно, может, Каравайцев и не обжился пока, потому как в эти самые покои, при пансионе, он переехал за день до меня, самым благородным образом взваливши на сутулые плечи свои ношу дежурств. Прежде комнаты эти занимал Павел Юрьевич, он же и приглядывал за учениками. Но ввиду постигшего его несчастья, Павел Юрьевич обязанности выполнять не мог. А потому Каравайцев и предложил поменяться. Мол, в снятой прежде квартире он и не обосновался толком, но она тиха и чиста, и самое оно, что требуется, дабы здоровье поправить.

Тем паче, оплачивает квартиру гимназия.

Это выяснил Орлов, который, в отличие от нас с Метелькой, в пансионе освоился быстро. Он же и добавил, что у Павла Юрьевича своё жильё есть, но далековато, а потому он в здешней квартире не жил постоянно, но лишь когда работы много оказывалось.

А вот Каравайцев, тот постоянно будет.

— Забирайтесь, — Лаврентий Сигизмундович сам отворил дверь. — Сейчас в жандармению, отметимся, а после надобно будет в министерство заглянуть. Велено забрать новые тетради по…

Тьма заворчала, а я вдруг ощутил на себе взгляд. Такой внимательный взгляд. И с трудом удержался, чтобы обернуться.

— Метелька, — произнёс я шёпотом, уже оказавшись внутри машины. — За нами приглядывают.

— Каравайцев?

— Нет, — я мысленно прикинул план здания. Каравайцев сейчас с малышнёй из подготовишки возится, объясняет им правила сложения. И окна его класса выходят на другую сторону.

— Что ж, господа, — Лаврентий Сигизмундович сел за руль и, перекрестившись, повернул ключ в замке. — Бог даст, доберемся…

Как-то оно… не вдохновляло.

Глава 26

Для изготовления двойной тминной водки или доппель-кюммеля надобно взять три фунта хорошего тмина, четверть фунта аниса и восьмую — укропных семян, а также десять золотников фиалкового корня, двенадцать — сухой лимонной корки и шестнадцать — померанцу. Всё это мелко истолочь и залить полуведром очищенного крепкого винного спирта и оставить две недели настаиваться. Потом, растворив десять фунтов сахару в трёх бутылках колодезной воды, смешать с настоянным спиртом, дать отстояться и после процедить сквозь пропускную бумагу[41].

Советы по домоводству

Причину этакой неуверенности я понял почти сразу, как машина выкатила за ворота. Водил Лаврентий Сигизмундович куда хуже, чем стрелял. Он вцепился в руль обеими руками, сам подался вперёд, при этом безбожно щурясь и вздрагивая всякий раз, когда нас кто-то обгонял. А обгоняли нас частенько, потому как ехал он крайне медленно, осторожно. Даже не ехал, а будто бы крался вдоль тротуара.

Метелька толкнул локтем в бок, взглядом указав на Лаврентия Сигизмундовича.

— Сиди тихо, — шёпотом ответил я. — Не отвлекай водителя во время езды!

Ибо точно врежемся.

Или в нас.

Очутившись на перекрестке, Лаврентий Сигизмундович почти остановился, точно сомневаясь, в какую сторону сворачивать и надо ли вообще сворачивать. Потом поднял руку, неловко перекрестился и столь же медленно пополз вперёд. Губы его шевелились, и прислушавшись, я с удивлением понял: он молился.

Вот тебе и…

— Сав? —