Спина взопрела, сердце колотилось, что сумасшедшее. Тело за эти пару минут поймало приличную такую дозу адреналина. Меня перед тем хутором, куда нас с Мишкой везли, так не колбасило.
И ведь мозгами понимаю, что даже если я всё это дело провалю, то ничего страшного не произойдёт. Но то мозгами. Организм имел своё собственное мнение. Я сделал вдох и, вымучив улыбку, произнёс:
— Вот… и на этом я завершаю выступление. Благодарю за внимание, и вас, Георгий Константинович, за эту возможность.
Лести много не бывает.
Георгий Константинович кивнул этак, благожелательно, а потом произнёс:
— Вы меня удивили, Савелий. И весьма… приятно. Думаю, никто не станет возражать, что работа выполнена большая?
Класс поспешно закивал. Ну да, кто ему тут возразит. Других дураков нет.
— И к делу Савелий подошёл весьма серьёзно, в отличие от многих из вас, которые с изрядным упорством предаются пороку лени. А потому заслуживает отличной отметки. Сами справились?
А вопрос с подвохом.
— Боюсь, что нет, — я потупился. — К сожалению, я не умею красиво выражаться. И мне помогли.
— Орлов с Демидовым? И Шувалов? Чувствуется, знаете ли, знакомый стиль…
— Только с оформлением. И с правильностью написания. Я ещё не очень разобрался с грамматикой…
— Что ж, понимаю. И это ничуть не умаляет вашего подвига…
Кто-то хихикнул.
— Вам смешно? — Георгий Константинович приподнял бровь. — Потоцкий, будьте столь любезны подняться и объяснить, что именно вам показалось смешным?
Потоцкий встал и смутившись, буркнул:
— Извините. Вырвалось.
— Ну да, несомненно… это многое объясняет. Тут одно вырвется, в столовой другое…
Класс тихо засмеялся.
— Садитесь. Что до слов моих, то я от них не отказываюсь. Для юноши, который не имел возможности получить достойное образование, в отличие от многих, здесь собравшихся, это и вправду подвиг, — Георгий Константинович заложил руки за спину. — Савелий не только не отказался от своих идей, но и сумел изложить их весьма толково. Тем самым он наглядно продемонстрировал, чего можно добиться старательностью и упорством.
— Так он же не сам… — Потоцкий набычился.
— Принимать помощь, как и просить о ней, тоже умеет далеко не каждый. Тем паче мысли, полагаю, его… и пусть не со всем изложенным я согласен, но работа, безусловно, стоит того, чтобы её обсудить. Савелий, вы ведь не станете возражать?
А я могу? Нет, в теории могу. Но, чуется, что не стоит.
Я покачал головой.
— Отлично. Егор Мстиславович просил подыскать тему для его дискуссионного клуба. Вот там и выступите. Полагаю, тема острая и найдутся желающие подискутировать.
Жду, не дождусь.
— И отметку вам также ставлю отличную. Две. За саму работу. И за проявленное к учёбе усердие.
Чтоб.
Приятно, чёрт побери.
— Второе встречается, к сожалению, весьма редко. И потому ваш пример, надеюсь, вдохновит одноклассников проявить больше старания. Некоторые, кажется, решили, что знания передадутся им вместе с благородной кровью.
Взглядом он класс обвёл превыразительным.
И почему мне в этом всём снова подвох мерещится? Нет, точно становлюсь параноиком. Хотя…
— А теперь открываем учебники…
Или всё-таки?
Вон каким мрачным взглядом одарил меня Потоцкий. Прямо чуялось в этом взгляде обещание.
Уроки шли своим чередом.
Латынь, которую я тянул со скрипом, скрежетом и внутренним матом. А в результате заработал скромную удовлетворительную отметку и к ней — дополнительное задание с рекомендацией приложить больше сил, если не желаю испортить табель.
Арифметика и улыбчивый напрочь дружелюбный Ворон, который на контрасте с предыдущими преподавателями кажется уже почти родным человеком. Он и подмигнул мне, показывая, что о выступлении и успехе моём наслышан.
Грамматика.
И пальцы сводит судорогой, а цепочка мелких клякс поперек листа намекает, что хорошей отметки мне не видать. Нет, на отметки мне плевать, но какой-то части меня прямо до скрежета зубовного обидно. Я же старался. Честно старался. И держал правильно. И в чернильницу тыкал, как советовал Демидов, не до дна, а так, чтоб самую малость чернил подхватить. И по краю постукивал, избавляясь от излишков. И буквы выводил прилежно, чтоб одна к другой. Но на очередном нырке перо вытащило муху, которая шлёпнулась прямо в середину листа и начала дёргаться.
— Чтоб… — я прошептал это под нос, исключительно в попытке выразить переполняющие меня эмоции. А рядом раздался тихий смех.
Значит, треклятая муха не случайно в чернильницу угодила? Она ещё и ожила вдруг, и нервно шевеля конечностями начала ползти по листу, оставляя уже не кляксу, а почти полосу…
Спокойно.
Это просто муха, Громов. Просто дети. Просто, мать вашу, школа. Её надо пережить, а уж становится отличником от меня, слава Море, не требуется.
— Это… — преподаватель словестности сух и узколиц. И теперь его лошадиное лицо кривится, выражая то ли недоумение, то ли возмущение. — Это, право слово, чересчур. Одно дело, когда вы не знаете элементарных правил, но другое, когда вы столь вопиющим образом…
Я?
Он считает, что я это нарочно?
Одноклассники ложатся на столы. И кто-то зажимает рот рукой, явно с трудом сдерживаясь, чтобы не рассмеяться.
Так, дышим глубже… дети. Злые, но дети. И шутки у них дурные. Справедливости ради, я в их возрасте тоже не отличался ни умом, ни изобретательностью. Ни добротой. Та баночка со столярным клеем, которую мы подкинули в новую кожаную сумку Фашистки чего стоит. Баночку специально не открывали до конца, чтобы клей не сразу пролился.
И да, тётка была стервой.
И да, на нас отрывалась, но тогда клей разлился, и заляпал и сумку, и содержимое её, включая кошелек с зарплатой. А ещё, кажется, паспорт пострадал. Или не паспорт? Но что-то другое? И Фашистка в кои-то веки не орала, но, сев в углу, просто остервенело тёрла какую-то бумажку, пытаясь избавить её от клея. Карма, выходит, есть. Вон, ползёт в виде мухи, уже почти и отряхнувшейся. Того и гляди на взлёт пойдёт.
— … упражнение восемь. Переписать дюжину раз, — словесник прикрывает нос платочком. — Завтра покажете. А это… уберите уже.
Куда?
И как?
Метелька молча протянул промокашку, которой я подхватил муху. Нет, убить её можно, но как-то не за что, что ли. Даже жаль самую малость.
— Разрешите, я её выпущу?
— Выпустите? — а теперь словесник озадачен.
— Ну… живая тварь всё-таки. Господь сотворил. Нехорошо живых тварей убивать без причины.
То ли он согласен, то ли в целом моя логика поставила его в тупик, но он