А кабинетик такой, тесноватый, угловой и окошко одно, выходящее на задний двор. Я огляделся. А потом выпустил Тьму, которая тоже крутанулась. Ага… в углу фонит. И во втором. Артефакты? Самого Лаврентия Сигизмундовича?

Вряд ли.

Он тут бывает нечасто. Вон, пыли на полках скопилось. И запах такой, застоявшегося воздуха. И вещей не вижу.

— А… — начал было Метелька.

Я прижал палец к губам и головой мотнул.

— Латынь ещё на завтра учить, — Метелька умел соображать. — И этот… хранцузский. Вот на кой мне хранцузский?

— Чтоб был.

— Ну ладно. Может, и вправду. Вот поеду я за границу…

— Кто тебя выпустит?

Свечение стало чуть более ярким, и Тьма потянулась к источнику. Подслушивают? Пускай себе. Я запретил трогать. Ни к чему у людей вопросы вызывать.

— Мало ли. Вдруг да выпустят. Или вообще… выучусь и толмачом стану. Но я к чему. Ладно, на хранцузском люди балакают, а латынь на кой? Они ж все перемёрли!

— Кто?

— Латиняне.

— Сам ты латинянин. Древние римляне!

— Час от часу не лучше. Древние римляне тоже померли. Так на кой латынь учить?

— Не знаю, — я сказал это совершенно искренне, потому как действительно не понимал, зачем среднестатистическому гимназисту латынь. Вот сомневаюсь, что кто-то чисто из удовольствия читает перед сном размышления Цицерона.

Или кого там ещё великого? Аристотель? Или он греком был? Тогда надо не латынь, а греческий?

Впрочем, нашу беседу прервал Лаврентий Сигизмундович, открывший дверь:

— Идёмте. Это ж надо было… на типографии! Не доставили они! Я ведь с утра уточнял, говорили, что доставят! А теперь, стало быть, самому ехать, будто мне заняться больше нечем, как только по типографиям разъезжать…

Его возмущение было более чем искренним. И подозреваю, нервничать Лаврентия Сигизмундовича заставил не сам факт, что чего-то там не привезли, но необходимость снова садиться за руль.

— Идёмте, идёмте… это ж на другом конце города, будто ближе не нашлось… ни стыда, ни совести! Жаловаться буду!

С этою угрозой он дверь прикрыл.

Как ни странно, до типографии мы добрались довольно быстро, то ли раздражение придало сил, то ли в целом Лаврентий Сигизмундович начал осваиваться, но в ворота он вкатился даже на скорости.

Ну, чуть превышающей обычную его черепашью.

Располагалась типография, как и было сказано, на городских окраинах, которые со временем окраинами быть перестанут, но это через сотню-другую лет. Пока же здесь было дымно, чадно и людно. Дневная жара раскаляла низкие крыши. И воздух внутри цеха пропитался едкой вонью разопревших тел, краски и бумаги, железа, которое добавляло жару.

Грохот машин оглушал.

Суетились люди.

Правда, стоило приглядеться, и становилось понятно, что во всей этой суете присутствует некая упорядоченность.

— Туда, — Лаврентий Сигизмундович махнул куда-то вглубь цеха, а я, не удержавшись, выпустил теней. Тут, чуялось, было чем поживиться. И Призрак с довольным ворчанием, тотчас нырнул под громыхающую машину, из-под вала которой выползала бесконечная бумажная лента.

Мы прошли мимо.

И дальше. И глубже. И в этом месте Лаврентий Сигизмундович держался куда как уверенней, нежели в министерских чертогах. А вот и закуток.

И дверь.

И Карп Евстратович, который устроился на подоконнике с чашкою чая в одной руке и печатным пряником в другой.

— Приятного аппетита, — сказал я, отступая в сторону, чтобы дать место Метельке. Кабинет этот, кому бы они ни принадлежал, явно не предназначался для проведения конференций. Уж не знаю, каким чудом в него впихнули и шкаф, и стол, и полки, но теперь они почти терялись под грудами бумаг. Книги и газеты, какие-то журналы собирались в башни да башенки. Пёстрым чёрно-белым ковром укрыли пол листовки. А медная чуть потускневшая корона самовара выглядывала над бумажною стеной.

— Приехали-таки. А то я уж заждался, — Карп Евстратович откусил пряника. — Спасибо вам, Лаврентий Сигизмундович…

— Да что уж тут… вы тогда беседуйте… — Лаврентий Сигизмундович огляделся и покачал головой. — С каждым разом свободного места становится всё меньше и меньше. Этак вас вовсе бумагами засыплет.

— Так порядку нету, — Карп Евстратович прихлебнул чаю. Пил он из огромной железной кружки, на которой с одного боку красовалась глубокая вмятина, зато на другом была намалёвана роза. — Вы пока вон прогуляйтесь… скажем, в таверну. Там сегодня, к слову, уха отменнейшая. И карпы в сметане. Карпы на диво хороши. А через часик и вернётесь, к этому времени аккурат и заказ изготовят.

— Ещё не…

— Говорю ж, порядку нету. Вчера вот должны были, а я вот приехал, так ничего и не готово. Так что… — Карп Евстратович развёл руками. — Можете поискать приказчика… та ещё шельма. Морду бы ему набить, но не можно.

— Тогда пойду ругаться, — произнёс Лаврентий Сигизмундович с печалью.

— И погромче, — посоветовал ему Карп Евстратович.

— Думаете, поможет?

— Вряд ли, но… что-то в последнее время такое ощущение нехорошее… неспокойности… всё же тут довольно людновато. Каждого не проверишь. Так что вы уж от души там. Можете и в ухо двинуть, ежели так.

— Это уж перебор, право слово.

— Увы, порой только так и доходит…

Произнесено это было с немалой печалью.

— А молодых людей я на склад сам отведу… — пообещал Карп Евстратович и широком махнув рукой, предложил. — Присаживайтесь… куда-нибудь.

Глава 27

Для приготовления слоёного пирога с мелкими птичками возьмите восемь дюжин жаворонков, опалите и ощипайте; разрежьте их по спинке и выньте требуху. Отделите и выбросьте зоб, а остальную требуху нарежьте и смешайте с рубленым салом и пряными травами; все вместе растолките и сделайте фарш; наполните этим фаршем тушки жаворонков. Сделайте тесто и сформуйте пирог; на дно, которое следует выстелить тонким слоем фарша, уложите жаворонков, приправьте как должно и, если хотите, обверните каждого ломтиком сала; выложите сверху корону из сливочного масла, две-три половинки лаврового листа и немного специй; накройте крышкой из теста, подровняйте пирог и готовьте два с половиной часа; охладите и подавайте. Таким же манером делаются паштеты из вальдшнепов, турухтанов, ржанок и прочих мелких птичек.

Антуан Бовилье, «Искусство повара» [43]

— Весьма… любопытно, — Карп Евстратович захватил по прянику и для нас. И чаю налил из этого вот самовара. От стаканов, а может, от самого чаю отчётливо попахивало какой-то химией, но жандарма подобная мелочь не смущала.

И