Внизу морды располагался большой плоский нос, а нижняя челюсть кривилась в сторону и загибалась чуть наверх, так что из перекошенной пасти наружу торчали желтые нижние зубы. С вываленного языка капала белая пена.
Голову зверя венчали небольшие лопатки молодых лосиных рогов.
— Ну вот! Вот это я понимаю! — воскликнул Егор, хватаясь за свой ПП. — А то ящерицы ему, видишь ли, не такие. Зубы им разглядывает. А тут и разглядывать ничего не нужно, весь, сука, хоррор наружу!
Он нажал на спусковой крючок, и десяток пуль, раскатисто прогромыхав на весь лес, быстрой очередью изрешетили лося.
Я напрягся, попятился, снимая с шеи автомат.
Но вопреки моим ожиданиям зверь буянить не стал. Вскинув уродливую голову, он жалобно затрубил, заваливась на бок и заливая бетон кровью.
А ящерицы все продолжали бежать. Шлепая по кровавой жиже, они не обращали внимания на лося, как будто он со своими проблемами существовал в каком-то отдельном от них мире.
Егор снова выстрелил, и на этот раз лось все-таки рухнул на дорогу, прямо на ящериц, подергивая непропорциональными ногами.
— Про лосей, как я понимаю, никаких примет нету? — тихо спросил я Женьку.
— Похоже на то, — отозвалась она.
Егор тем временем последним прицельным выстрелом добил бедного лося и, повернувшись ко мне, предупредил:
— Только изучать его не вздумай. Тут кроме мутаций еще и заразы столько, что ну бы их нахер, — он хлопнул меня по плечу и улыбнулся. — А чего такой кислый-то? Самая зараза еще только впереди. Так что велкам ту зэ Москоу, дружище!
Глава 18
Все дороги ведут в ТЦ
Дальше мы ехали молча.
Женька дремала, взобравшись с ногами на протертое кожаное сиденье и отвернувшись к окну. Егор хмуро смотрел на дорогу, время от времени тихонько насвистывая что-то себе под нос. Беззаботный присвист никак не вязался с мрачным выражением лица. Вероятно, Егор как раз и пытался таким образом отогнать от себя слишком уж невеселые мысли, но затея работала плохо.
И я понимал, почему. Он наверняка прокручивает в своей голове все возможные варианты дальнейшего развития событий. Что, если Медведь все-таки не поехал в ТЦ? Или поехал, но не сюда, а куда-то в другое место? И что вообще сейчас происходит с девчонкой, к которой он относился, как к дочери? Яркие картинки проносятся в его голове, как обрывки ночных кошмаров, и он еще сильней выжимает педаль газа, со скрипом стискивая кожух руля руками.
Я закрыл глаза, чтобы не видеть в зеркале его напряженное лицо и откинулся поудобней на спинку сиденья.
Прямо сейчас я ничем не мог помочь Егору. А тратить силы на бессмысленные переживания или, еще хуже, дурацкие разговоры о том, что все обязательно будет хорошо, когда мы оба прекрасно понимаем, что хорошо может и не быть — это не про меня.
Зато у меня имелось время поразмыслить о том, что в связи с плотностью недавних событий на время совершенно ускользнуло из области внимания.
Время от времени я поглядывал сквозь ресницы в окно, уже не удивляясь тому, что наступающий со всех сторон лес начинает напоминать джунгли.
И мысленно прокручивал свою экспедицию в Гамму, сопоставляя факты с новыми сведениями.
Есть рифты, где тяжело выживать физически. Например, мало воды, адский климат или полным-полно хищников с самыми неожиданными способностями и повадками.
Есть места, где тяжело в эмоциональном или психологическом смысле.
Причем ни в том, ни в другом случае у тебя нет других вариантов, кроме как постараться приспособиться и выжить. Потому что вернуться обратно в случае трудностей невозможно. Наши физиологи предполагали, что мы не можем взаимодействовать с разломом до тех пор, пока не придем в соответствие особенностям мира. Иными словами, пока не завершится очередной виток мутации.
Однажды я вывалился просто в райском уголке, где без видимых причин буквально спать не мог от приступов паники. Все время мерещилось что-то враждебное в каждой тени, каждом шорохе. И так продолжалось две недели — до тех пор, пока я не понял, что причина кроется в пыльце одного растения, которого на месте моей стоянки было просто невероятное множество. Дальше работать пришлось в респираторе, но зато я успокоился — настолько, насколько это вообще возможно в экспедиции.
Гамма же сочетала в себе обе эти трудности.
В лесах скрывалось множество хищных тварей, а по ночам меня постоянно мучили кошмары. Причем очень странные, никак не связанные с моим предыдущим опытом или событиями минувшего дня.
И так продолжалось до тех пор, пока я не нашел мертвую долину.
Сначала я набрел на большой могильник ящеров — тех самых, мелкие копии которых только что перебегали нам дорогу. Потом нашел вход в ущелье.
И так оказался в закрытой со всех сторон чаше долины, в центре которой зиял…
Рифт.
Не обратный проход, а самый настоящий чужой разлом чужого мира!
Он был совсем небольшим — едва ли выше двух метров, шириной сантиметров пятьдесят. И черный. Из искривления наружу исходил серый туман. Он прижимался к земле и медленно полз по поверхности, постепенно рассеиваясь.
Не знаю, в нем ли была причина, но экосистема долины уже много лет была мертва. Никаких растений, животных — ничего, кроме голой серой земли.
И вросшей в почву постройки.
Ничего хитрого в ней не было — просто обветшалый куб, сложенный из тесаных камней, без окон, украшений, с единственным дверным проемом.
Вот только никаких признаков разумной цивилизации в Гамме не было, кроме нескольких человеческих костей моих предшественников, найденных неподалеку от точки перехода.
Я пытался взять анализ тумана, но имевшиеся в моем арсенале маркеры никак на него не реагировали.
Тогда я решил копать.
Наугад, наобум.
И нашел его. Пятницу. Понятия не имею, почему я так назвал найденного парня. Потому что на туземного приятеля Робинзона Крузо он вообще похож не был.
Мои попытки определить возраст останков с помощью простых походных маркеров успехом не увенчались. Одни опыты показывали, что образцу всего лет пятьдесят, другие — что ему несколько тысяч лет. Но он носил одежду из кожи, был низкорослым — не выше метра пятидесяти, широкоплечим и головастым. Особенности строения определенно напоминали неандертальца.
В ушном проходе скелета я обнаружил небольшое электронное устройство. Среди зубов — два качественных импланта с коронками желтоватого цвета. На шее — медную подвеску в форме панциря улитки. А чуть поодаль — металлическую коробку, в которой громыхало что-то тяжелое.
Вскрывать коробку я не