За три дня он собрал все возможные сведения. Узнал и про неудачный набег капитана Зарубина, и про странную протекцию, оказанную этому хаму со стороны адъютанта Верхотурова. Да, репутация у этого типчика та еще. Но ничего и не таких обламывали. Нужны были детали, нужна была… уязвимость.

Первым делом он позвал к себе отца Василия, под предлогом провести покаяние. Священник с удивлением и робостью вошел в роскошный кабинет. Голицын был сама любезность, сразу объяснив, что покаяние — лишь предлог, а поговорить он хочет об ином. Он не допрашивал — он сочувственно расспрашивал, как человек, обеспокоенный вторжением нечистой силы.

И рассказ священника его ошеломил. Поп, все еще бледный и потрясенный от воспоминаний, сбивчиво, но честно поведал о событиях в лесу. О том, как его молитва и крест оказались бессильны против твари. Не умолчал и про то, как эта же тварь и сотни ей подобных атаковали всех, включая самого Михаила.

— Так вы хотите сказать, отче, что нечисть считает его своим врагом? — вкрадчиво уточнил Дмитрий Иванович.

— Не знаю, князь, истинно не знаю, — сокрушенно вздохнул отец Василий. — В нем сила, да. Великая, страшная сила. Но от Бога она или от супостата нашего, я теперь и ума не приложу. На колдуна он не похож — воды святой не боится, крестится истово. А как ударит молнией своей — так будто кара господня с небес сходит… Может, юродивый он, отмеченный перстом Божьим…

Выпроводив окончательно сбитого с толку священника, Голицын помрачнел. План обвинить Молниева в ереси и сговоре с дьяволом, кажется, не пройдет. Главный свидетель со стороны церкви, по сути, давал показания в его пользу. При таком раскладе заходить с этой стороны было глупо.

Тогда он пригласил к себе купца Ерофеева. Тот явился немедленно, полный надежд найти в лице князя могущественного союзника в деле отмщения.

— Рад видеть вас, князь! Этот ирод, этот колдун… — начал было он с порога, но Голицын его остановил.

— Оставьте колдовство, Василий Захарович, — холодно произнес он. — Это путь в никуда. Расскажите мне лучше о деле с самого начала. Без бабьих сказок про бесов. Только факты. И главное — ваш прямой убыток.

Ерофеев, удивленный, но почувствовавший деловую хватку, сменил тон. Он подробно, со знанием дела, рассказал о сорванном контракте, о покалеченных работниках, но главный упор сделал на испорченном имуществе.

— Шпиль молниеуловитель, князь! Медь чистейшая, работа тончайшая, заграничная! Мне он в триста рублей серебром встал! А этот паршивец его в негодность привел! Кто мне теперь убытки эти возместит?

В голове Голицына забрезжила идея. Простая, изящная и жестокая, как удар стилетом. Зачем пытаться убить или упрятать за решетку человека, способного создавать такие удивительные вещицы, какие ему описывали? Нет. Такого человека нужно не уничтожать. Его нужно подчинить. Парень он непростой — это сразу заметно. Но тем важнее пристегнуть его к своей колеснице! Такие таланты должны быть направлены на процветание рода Голицыных, а не на лечение деревенских обормотов и еще не пойми что…

Голицын вспомнил, как в ладонях мужика вдруг зажглись две узловатые, искривленные молнии, и невольно поежился. Да, он силен! Вот бы забрать его силу — спустить в долговую яму, да подождать, когда будет готов рассказать, как он так делает. А если не будет дурак этот Мишка — так и на службу принять.

— Ну что, Василий Захарович, — произнес князь, задумчиво глядя на купца, — так и быть, подсоблю я вашему горю. Обвинения в колдовстве, как мы выяснили, смешны. Но долг… — Голицын сделал паузу. — Долг — это вещь вполне материальная. И очень прочная. Мы заставим его заплатить.

Ерофеев недоуменно смотрел на него.

— Я окажу вам поддержку, — продолжил Голицын, и в его глазах появился холодный блеск. — Вы же подали официальную жалобу о порче имущества? Вот! А я, со своей стороны, подкреплю ее своим словом и влиянием нашего рода. Я напишу в канцелярию губернатора прошение о защите честного промышленника и купца от произвола простолюдина. Мы добьемся, чтобы суд присудил этому Михаилу возместить вам весь ущерб. А триста рублей серебром — сумма, явно для него неподъемная. Он окажется в долговой яме.

Купец от такой перспективы пришел в восторг. Уж сколько времени прошло, как написал он кляузы, а толку — никакого. Не иначе, Верхотуров прикрывает его в Перми. Он уж и не надеялся наказать наглого Мишку Молниева, а тут — эвоно как! Сами Голицыны ему в помощь идут! Князья! Да, такая сила пересилит и Верхотуровых!

— Помоги, батюшка! Век за тебя богу молить буду! — буквально простонал он, умильно складывая руки на груди.

— Есть у вас писарь какой? Пригласите! — холодно бросил Голицын. — Сейчас прямо напишем бумагу, да раздавим этого подлеца!

«И вот когда он будет раздавлен, — подумал про себя князь — когда приставы будут описывать его жалкое имущество, я и предложу ему свою помощь. Оплачу, так и быть, его долг. А взамен… взамен он будет служить мне. Верой и правдой. До конца своих дней». От этих мыслей Голицын испытал приступ мрачного, холодного удовлетворения. Он не просто отомстит. Он получит в свое полное распоряжение личного, ручного «чародея». А это, чувствуется, дело полезное…

Купец кликнул приказчика. Принесли письменные приборы — чернила, бумагу, пресс-папье — все, как полагается в лучших домах.

Приказчик взял чистое перо, обмакнул его в чернильницу и, подвинув к себе лист, приготовился записывать.

— Пиши! — величаво произнес Голицын. — «Ваше Превосходительство, до моего сведения, как представителя здешнего дворянства, дошли вопиющие факты о притеснениях, чинимых в вашем уезде честному и богобоязненному купцу второй гильдии Ерофееву…»

Никому еще не доводилось победить государство. Разину, Пугачеву шею свернули. И этот «колдун» не устоит. Куда ему!

* * *

Дни после схватки с големом прошли в тишине и сосредоточенном труде. В страшной занятости я почти не выходил со двора, полностью посвятив себя двум задачам: калибровке новой, бушующей во мне силы и созданию обещанной системы защиты. К вечеру второго дня, когда первый «Страж» уже был готов