***

Радостный гомон, смех, раннее опрокидывание содержимого деревянных кружек в своё нутро – для всех них это и правда было праздником, и Харманд не мог их винить. Мужчины уже прошли свои испытания, женщинам их проходить никогда не нужно будет, – ведь так повелось, что в семьях урсолов с самого первого поколения никогда не рождались девочки, что послужило весомым аргументом в пользу того, чтобы не допускать женщин к прохождению испытаний, вероятно, это было не очень справедливо, но таков был обычай и пока что ещё никто не решался его оспорить – а дети, что с них взять, счастливцы у которых всё ещё впереди.

Дождавшись, когда все займут свои места за длинным столом, Уолахфрид поднялся со своего места. Харманд поднял взгляд на отца и отметил, что тот держится просто превосходно, его радостная улыбка, искрящиеся уверенностью глаза… трудно представить, что испытывает сейчас этот урсол, потерявший после прошлых двух пиров своих любимых сыновей. В любом случае, какие бы страхи не грызли его, внешне вождь сохранял хладнокровное спокойствие.

Подняв свои могучие руки, он окинул взором притихших соплеменников и громогласным глубоким, без тени содрогания и неуверенности, голосом, проговорил:

– Мои верные братья и сёстры, в этот великий день, мы вновь хотим обратить свои взоры к ритуальному кругу для того, чтобы впустить в его недра двух хетов, что желают, как и их предки, стать урсолами. Испытания предстоящие им, закалят их тела и души, и изменят их навсегда. В этот час, – вождь сначала посмотрел на Экехарда, а затем и на Харманда, – я приказываю им отныне быть смелыми и бесстрашными, ибо путь их будет тернист и труден, но как скажут вам другие мужчины сидящие бок о бок с вами, пройти его возможно, а в конце он одарит вас так, как никто на всех островах королевства.

Уолахфрид демонстративно опустил руку на плечо Харманда, отчего последний немного вздрогнул, а затем закончил свою речь.

– Я горжусь тем, что в круг войдёт ещё один мой сын, который, я верю, не посрамит память своих предков.

Тишина стала ответом вождю, но стоило его бровям сурово сдвинуться к переносице, как все принялись вслух громко, и очень наигранно, выражать свою поддержку Харманду.

Совсем иначе было, когда с напутствием высказался отец Экехарда. Его все поддержали горячо и искренне. Вождь не обратил на это внимания, принявшись за еду, Харманду же их одобрение было не нужно, он понимал, что сделает всё возможное, а там уж как выйдет, так выйдет. Придя к такому решению, он смог немного успокоиться и, с вновь появившимся аппетитом, обратиться к пиршественному столу.

Всё шло своим чередом, наполнялись и опорожнялись кружки, мясо сходило с костей, только что приготовленный хлеб с каждой минутой заметно терял в своих размерах и весе. Разговоры не умолкали ни на минуту, и Харманд был несказанно рад, что его в отличие от Экехарда, который собрал возле себя группу из пяти человек, они не затрагивали.

Когда же все понемногу утолили свой голод, пришёл черёд вспомнить историю. По давней традиции, перед каждым новым ритуалом, старейший урсол брал себе слово и рассказывал о том, как их род появился на этом свете. Делалось это в основном для того, чтобы дети знали историю и понимали своё место в этом мире.

Несмотря на то, что Харманд слышал эти сказания уже много раз, он с удовольствием обратил свой слух к старейшине, которому ещё совсем недавно желал поскорее отойти на покой. В конце концов, это было отличной возможностью отвлечься и успокоить свой разум.

– В начале этого тысячелетия, – словно тихий ветер в опавшей листве шелестел старик, – жил в этих местах один мальчик по имени Урсхайнг. Не был он ни низок, ни высок, ни слаб, ни силён, ни глуп, ни умён. Он был обычным мальчиком, таким же – старейшина окинул взглядом, внимательно слушающих его рассказ, детей, – как вы. И был у него отец охотник, который часто брал сына вместе с собой на промысел. И вот однажды, во время их очередной охоты, не посчастливилось им в глухой чаще натолкнуться на огромного медведя. Понимая, что бежать уже поздно отец мальчика вступил с ним в бой. Долгим было это противостояние, ибо сильны были противники, но медведь всё же был сильнее хета. Повалив охотника на землю, он разорвал его, однако прежде чем умереть, охотник всё же успел нанести зверю несколько серьёзных ранений. После гибели отца, мальчик, храбрости которому точно было не занимать, желая отомстить за его смерть, ринулся на раненого зверя. И столь яростен был его напор, столь сильна жажда убить зверя, что прежде чем медведь сумел схватить его, он сумел вонзить кинжал в то место, где было его сердце. Смертельно раненый, медведь повалился на землю и, потянув мальчика за собой, напоследок вскрыл ему грудь своими когтями. Замерев, так они и лежали друг на друге, и кровь из ран медведя влилась в глубокие раны мальчика. Три дня и три ночи ему снились странные сны, а затем он ожил, проснулся и понял, что раны его затянулись и он цел и невредим. Мальчик вернулся в деревню, но увидев его, все ужаснулись, ведь был он в медвежьем обличии. В ужасе жители деревни прозвали его мутантом, и, из-за страха застившего им глаза, прогнали его прочь. Уйдя в горы, он стал жить отшельником в одной из пещер. Шли годы, он сам заботился о себе, в чём ему сильно помогал новый дар, а после мальчик вырос и стал мужчиной. И вот однажды, одним ненастным днём он увидел недалеко от своего жилища девушку, она попала ногой в капкан охотников, истекала кровью и молила о помощи. Выбравшись из своего укрытия, он силой своих медвежьих рук освободил её из капкана, и с тех пор навеки украл её сердце. После этого они стали видеться чаще, украдкой сбегала она из деревни и проводила время с ним. Так продолжалось какое-то время, покуда об этом не узнал её отец. В гневе он отрёкся от дочери и изгнал её из деревни. Она ушла к Урсхайнгу, и с тех пор они стали жить вместе. Через какое-то время у них родились четверо сыновей. С самого детства их, было понятно, что мутация отца им не передалась, они были обычными хетами, однако это никак не помешало жителям деревни всячески унижать