— Всенепременно, — заверил Ворон и улыбка его стала шире. Правда, если со стороны, то была она такой, слегка неловкой, неуверенной даже. И выражение лица соответствовало. Будто бы ему и самому до крайности неудобно, что подобная ситуация имеет место быть. И что в силах своих он вовсе не уверен.

И будет стараться.

И всё-то сразу.

Как есть падла.

— Что ж… — Ворон заговорил, когда за директором закрылась дверь. — Мне очень жаль, что подобное произошло…

— А что произошло⁈ — выкрикнули с места.

— Что? Тут… не думаю, что сие есть тайна. В школе мало что бывает тайной, — и долгий взгляд на меня, этакий, намекающий. — Павел Юрьевич попал под машину. Грузовик. Водитель был пьян, и это прискорбно…

Кто-то сдавленно охнул.

— Однако Павел Юрьевич остался жив. И пусть пострадал, но современная медицина способна творить чудеса. А мы с вами постараемся сделать так, чтобы по возвращении своём Павел Юрьевич застал порядок и ещё раз порядок.

Улыбочка.

И снова взгляд на меня. И снова в нём намёк чудится. Или это просто моя паранойя разыгралась?

— Сав? — Метелька толкнул меня под руку.

— Потом…

— И раз у нас всё-таки урок, то открываем тетради…

Ну, если Ворон и прилетел по мою душу, прямо сейчас он её забирать не планирует. Хотя я бы лучше повоевал с революционерами, чем с русской словесностью.

— Вспомним правила написания «ять» в корнях слов. Савелий, будьте любезны пройти к доске. Вы на ней, а прочие пишут в тетрадях…

Бѣлый, блѣдный, бѣдный бѣсъ

Убѣжалъ голодный въ лѣсъ.

Лѣшимъ по лѣсу онъ бѣгалъ,

Рѣдькой съ хрѣномъ пообѣдалъ

И за горькій тотъ обѣдъ

Далъ обѣтъ надѣлать бѣдъ.[20]

Твою же ж душу за ногу! Да он издевается, не иначе!

— Савелий, Метелька, будьте добры задержаться ненадолго, — Ворон поправил очки. А у меня зачесался кулак. Вот… скотина он.

И словесность эта.

Правила.

Мне раньше казалось, что достаточно цеплять в конце каждого слова твёрдый знак и всё, а оно вон как… то ять, то ер, то фита, которая где-то есть, а где-то её нет и надо писать нормальную «т».

— А… что-то произошло? — Серега не спешил уходить. И Елизар тоже. Ранец собрал, учебники сложил и стоит, смотрит. Как обычно, молча и пристально.

— Не то, чтобы произошло. Скорее не произошло, — Ворон сам подошёл к нам. И ведь от него даже пахло так же, как от настоящего Егора Мстиславовича — чернилами, книжной пылью и недорогой туалетной водой, той, которую в аптечных лавках на разлив продавали. — Думаю, что для вас не секрет, что ваши товарищи не имели тех же возможностей, которыми обладали вы. В частности, у них не было шанса получить достойное образование, вследствие чего и возникли нынешние проблемы.

Я покосился на доску.

Да уж. Это даже не позор. Это нечто, чему нет названия. И буквы кривые, и ошибка, если не в каждом слове, то через одно. Причём далеко не все можно объяснить особенностями местной грамматики.

— Это не ваша вина, Савелий. Это скорее общая беда, — голос Ворона был тих и печален. — Общество разделено на сословия. И зачастую пропасть меж людьми, возникающая ещё при их рождении, если незадолго до него, с каждым прожитым годом лишь ширится. Увы, сколь бы талантлив ни был человек, он зачастую ограничен в возможностях раскрытия своих талантов…

И ведь слушают.

Внимательно.

А ещё верят. Потому что правду говорит. И чуется, не только нам.

— Именно это мы и наблюдаем. Вы же согласитесь, что и Савелий, и Козьма — талантливые молодые люди?

— Конечно, — Серега и кивнул. И Елизар с ним.

— Они обладают и живым умом, и отличной памятью.

Снова кивают.

Причём и Метелька тоже. Ну да, приятно, когда тебя хвалят. И мне приятно. Я вижу эту манипуляцию, простую, примитивную даже, но всё одно эффективную. Вижу и всё равно поддаюсь. На мгновенье.

— И будь у них возможность получить нормальное образование, они превзошли бы многих ваших одноклассников.

Ворон позволил себе мягкую улыбку и указал на доску.

— И то, что мы наблюдаем сейчас, есть следствие не врождённого отсутствия способностей, как твердят некоторые, а банальной нехватки знаний. Которую я и предлагаю восполнить.

Ненавижу школу.

— Учиться? — уточняю на всякий случай.

— Я хотел бы заниматься с вами отдельно, — сказал Ворон, наконец-то глянув в глаза. — И не только словесностью. С арифметикой у вас ситуация получше, однако в том, что касается французского и латыни, как я слышал, пробелы не меньшие. И это очень серьёзная проблема…

Он сделал выразительную паузу, позволяя нам обдумать услышанное.

— К сожалению… да, когда-то школа Мая славилась в том числе и отношением к ученикам. Тем, что любому, если он показал достаточно способностей и желания, в её стенах находилось место. Однако времена меняются. И теперь я сталкиваюсь с недовольством. Скажем так. Многие не понимают, чем именно вы двое заслужили право учиться здесь.

И снова пауза. И в тишине слышно, как возмущённо пыхтит Серега, до глубины сердца пораженный этакой несправедливостью.

Елизар взгляд отвёл. Метелька прикусил губу.

— Мне это неприятно. Я считаю, что знания — это сокровища человеческого разума, которые должны быть доступны всем, вне зависимости от сословия или положения в обществе, от статуса, звания, законности или незаконности рождения…

Ага, и тут прошёлся. Каждого зацепил.

— И закрывая доступ к этой сокровищнице, люди сами лишают себя и человечество тех, кто в будущем пополнил бы её…

Ну тут он переборщил с пафосом. Или только я так думаю? Остальные вон взглядом вперились, боятся хоть слово пропустить.

— Увы, не в моих силах изменить весь мир. Однако я могу сделать так, чтобы вы двое показали всем, на что способен обычный рабочий человек.

Точно переборщил.

— Да, это потребует труда. Ежедневного. Серьёзного. Возможно, непривычного. Однако я уверен, что вы справитесь. Если захотите.

Киваю и старательно.

Захотим.

Куда ж мы денемся. Ради этого и затевалось.

— А я вам помогу. И товарищи вот не откажутся…

— Конечно! — Серега обрадовался. — Я… я рад буду…

— И я готов, — Елизар произнёс это тихо.

— Вот и чудесно.