— Но не срослось.

— Да. Из-за нас… та поездка была началом большой инспекции. Должна была начаться реформа… ну или подготовка… Алексей Михайлович и собирался лично изучить, как обстоят дела.

А вместо этого плюнул на всё и женился. По-человечески я его понимаю.

— А там вот… мы. И террористы. И мама.

Да уж, не знаю, что для карьеры хуже.

— И он потом за границу уехал. И ещё заболел.

— А этот Никита?

— Его ещё раньше пригласили в Пажеский корпус.[18]

Слышал. Правда, не очень понял, что это за заведение, кроме того, что оно весьма пафосное и попасть туда непросто.

— Его государь самолично экзаменовал. И рекомендательное письмо составил. И вот…

— И у тебя с этим Никитой конфликт?

— Не совсем. Он… он меня не обижает! — это Серега сказал очень поспешно, будто испугавшись, что я не то подумаю. — Он… он просто приходит. И такой вот весь из себя важный. Он меня старше. Но ведь всего на два года! А держится так, будто… сказал, что мне тоже надо в Пажеский корпус перевестись. И Алексей Михайлович спрашивал, не хочу ли я.

— А ты?

Серегу решили убрать?

— Я не хочу, — он резко отодвинул от себя учебник. — Я так и ответил. Пажеский корпус готовит офицеров. А я не хочу становиться офицером. И раньше вроде бы все соглашались, а теперь прямо как… не знаю. В один голос твердят, что почётно! И бабушка, и дед, когда заглядывает… что такую возможность упускать нельзя! Что надо пользоваться, раз появилась. Я и сам, без них, понимаю, что это отличная возможность. Для военного! Но я-то решил стать артефактором!

— И хорошо.

— А Никита морщит нос и говорит, что я трус и неженка.

— В следующий раз двинь по этому носу, — посоветовал я.

Серега задумался и мотнул головой.

— Нет. Он обидится. И за драку его наказать могут. А он отлично учится. И может, даже в камер-пажи попадёт.[19]

— А матушка что?

— Она говорит, что Алексей Михайлович желает мне добра. И что артефактор — это не престижно, а военных все любят.

— Чушь. Твой отец был военным, — это я произнёс очень тихо. — Но тебе не обязательно следовать по его пути. И лучше грамотный артефактор, который дело своё любит и в нём разбирается, чем офицер, что тянет службу и в душе её ненавидит. Понимаешь?

— Спасибо, — Серега улыбнулся и, кажется, выдохнул с облегчением. — Просто они все вот… твердят и твердят. А я… и только Сиси говорит, чтоб я их не слушал.

— Ну, слушать-то придётся, — сказал я. — Тут никуда не денешься. Но пока дают выбор — выбирай то, что тебе больше. А хочешь, я поговорю?

— С Никитой?

— Могу с ним. Или вот с Алексеем Михайловичем?

— С ним вряд ли получится, — подумав, сказал Серега. — Он почти всё время занят. И он как раз просто спросил и сказал, что я должен подумать хорошо. И если захочу, то ему сказать.

Что ж, хоть кто-то там разумный.

Даже матушка жаловалась, что он вовсе с этой работой о жизни забыл.

— Тяжко матушке одной?

— Нет. Она довольна даже. Больше никто о ней дурного слова сказать не смеет. И даже упомянула, что, возможно, ей в свиту цесаревны войти предложено будет. Но это ещё не точно. Она полагает, что если всё так и дальше пойдёт, то Сиси точно получится фрейлиной сделать. А Матрёна важная ходит такая. Смешно.

И улыбнулся. С таким вот облегчением.

— А в целом? С этим Никитой они как? Поладили?

— Да. Матушка… — пожалуй, не стоило спрашивать, поскольку Серега опять помрачнел. — Она говорит, что мне стоит брать с него пример. Он… и отличник, и сильный, и фехтует отлично. Алексей Михайлович им гордится.

— А тобой, что, нет?

— Не знаю.

Всё-таки Серега, несмотря на способности, оставался ребенком. И у меня появилось желание постучать Аннушке по лбу. Ну да, понятно, что она желает наладить отношения с пасынком. Но не за счёт же сына!

— Знаешь… он мне показался умным человеком.

Человеком ли? Но на этом тоже внимание заострять не буду.

— А такой понимает, что мир этот большой. И что в нём всякие люди нужны. Ну вот если так толкают на военную стезю, то скажи, что можешь стать военным артефактором.

Не знаю, есть ли тут такие.

— Будешь делать там… не знаю, снаряды или ещё чего.

— Пожалуй…

— Хотя как по мне, Серега, офицеров куда больше, чем грамотных артефакторов. А значит, последние — куда ценнее. И для армии, и для мирной жизни. Поэтому не позволяй себя принижать. И способности свои. А если что, то бей прямо в нос.

— Он сильнее.

— Тогда… я тебе покажу пару ударов.

— Подлых?

— Подлее некуда, — заверил я.

Ну да, кто ж ещё ребенка плохому научит.

— Это… — глаза заблестели. — Нехорошо… неблагородно.

— Ай. В жизни оно обычно как раз нехорошо и неблагородно. И вообще, нефиг нарываться…

На этой позитивной ноте разговор пришлось прервать, ибо хлопнула дверь и в классе вместо Павла Юрьевича появился директор. А с ним — Ворон. Причём директор выглядел обеспокоенным, а вот Ворон… он улыбался. Уголками губ. Это даже не улыбка, скорее намёк на неё.

Директор махнул рукой, разрешая садиться, и вздохнул, сказав:

— С огромным сожалением вынужден сообщить вам…

Что-то мне уже не нравится.

— … несчастный случай…

Класс зашумел, загомонил разом.

— К счастью, Павел Юрьевич остался жив! — поспешил заверить директор. — Однако травмы, полученные им, таковы, что потребуется длительное лечение.

Чтоб…

Мысленно материться — не тот эффект, а вслух нельзя. Не поймут. А то и снова в карцер отправят.

— И я верю, что после Рождества он вернется к нам, однако пока, увы, он никак не сможет исполнять свои обязанности… и потому мне не остаётся ничего иного, кроме как перепоручить вас многоуважаемому Егору Мстиславовичу.

Вот падла.

Это я не про директора. Это я про Ворона. Душу на кон готов поставить, что этот несчастный случай случился не сам собой.

— Очень надеюсь, что вы поможете ему