Поглядев ему в глаза, я понял, что мужик действительно готов на все. Толпа страждущих притихла, с надеждой ожидая мой ответ. Ну что же, поднять на ноги парализованного — это действительно произведет впечатление! Помочь Анисиму с его спиной — это так, ерунда — забудется через месяц. А вот одно-единственное, невозможное чудо превратит их отчаянную надежду в несокрушимую веру в меня. А раз уж я решил остаться в этих краях, она мне, пожалуй, пригодиться.

— Можно попробовать! Тебя как самого зовут-то?

— Федотом Пантелеичем кличут. Мирской голова я тутошний! — откликнулся бородач, и в глазах его вспыхнула надежда.

— Ну хорошо, Федот, пойдем, посмотрим на твоего сына.

Староста, провел меня в свою избу. За нами, на почтительном расстоянии, но боясь упустить хоть слово, повалила вся деревня. Люди набились в сени, облепили окна, заглядывали через приоткрытую дверь, создавая гудящий, напряженный фон для разворачивающейся драмы.

На широкой лавке у печи, укрытый тулупом, лежал худой, почти прозрачный парень. Пустой, отрешенный взгляд его запавших глаз скользнул по мне и угас. Три года неподвижности убили в нем не только ноги, но и всякую надежду. В спертом, застоявшемся воздухе избы ароматы сушеных трав, бессильных помочь ему, перебивались стойким запахом лежалого тела.

— Прохор, сынок, — сдавленно произнес Федот. — Вот, лекаря привел…

— Переверни-ка его, — без долгих слов приказал я, и Федот вместе с поспешно подскочившим из сеней добровольным помощником немедля исполнили порученное.

Подойдя ближе, я приказал всем замереть. Первым делом нужна диагностика, а значит, мне надо предельно сосредоточиться.

Положив одну руку на поясницу парня, а другую на безвольное бедро, я прикрыл глаза. Мое «энергозрение» тотчас нарисовало картину разрушения. Я увидел его нервную систему как тускло светящуюся реку, которая упиралась в мертвую плотину в районе поясницы. Старая травма позвоночника оставила грубый рубец, через который едва просачивались тончайшие, умирающие ручейки импульсов. Нервная связь была не разорвана, но почти задушена.

Открыв глаза, я ответил на мучительный немой вопрос во взоре отца Прохора:

— Помочь можно! Но будет больно. Нестерпимо больно, будто в тебя молния бьет. Терпеть сможешь, Прохор?

Парень перевел на меня свой апатичный взгляд. В его глубине я увидел тень сомнения, но затем — крохотную, почти угасшую искру воли к жизни. Он едва заметно кивнул.

— Все сдюжу. Уж лучше сдохнуть, чем тут валяться! — тихо вымолвил он.

— Хорошо. Тогда дайте-ка сюда острый нож, чистой ветоши и чашку с водой. И разденьте его!

Пока жена старосты, всхлипывая, металась по избе, я обратился к Федоту:

— Все, кроме вас, пусть отойдут от лавки. И чтобы была тишина.

Закатав рукав, я взял принесенный нож, ногтем проверил его остроту и быстро сделал на собственном предплечье короткий, уверенный надрез. Алая, густая кровь выступила на коже. Иногда Сила требует жертвы — пусть малой, но настоящей. Моя кровь, насыщенная Силою, была идеальным «припоем» для разрушенных тканей парня.

Обмакнув пальцы в собственную кровь, я начал чертить на спине Прохора, вдоль позвоночника, сложную вязь рун. Для крестьян это выглядело, конечно же, дикостью, но в моем мире это — обычный ритуал, повсеместно применяемый военными медиками для подготовки операционного поля, когда под рукой нет специализированных артефактов. Закончив, я обратился к внутренним силам, и направил энергию в руны для их активации. Сила заструилась в моих жилах знакомым живительным потоком, и все ахнули: руны вспыхнули на коже паренька живыми, пульсирующими угольками. Теперь они должны сфокусировать мою Силу, трансформировать энергопоток в благодатную животворящую струю, направив ее точно в цель.

— Держите его, — бросил я родителям, положил ладони на начертанные символы и начал.

Закрыв глаза и погрузившись глубоко в самосознание, я как будто перестал быть собой, превратившись в проводник для потока чистой Силы. Теперь большую часть работы выполняли руны: тончайшие, как паутина, нити моей энергии легко проходили сквозь кожу и мышцы, добирались до места разрыва, обволакивали оборванные концы нервных волокон и сшивали их раскаленными энергетическими стежками, прокладывая путь сквозь мертвую рубцовую ткань. Моей задачей было лишь отслеживать, где разрывы уже сшиты, а где требуется дополнительная энергия для подпитки.

Прохор закричал. Это был нечеловеческий, полный агонии вопль, рождающийся не в легких, а в самой душе, возвращающейся в мертвое тело. Его выгнуло дугой, мышцы окаменели. Федот и его жена, плача, изо всех сил вжимали сына в лавку. Его ноги, мертвые три года, начали бешено дергаться, колотя по стене. По избе разнесся резкий, грозовой запах озона.

Не обращая внимания на крики, я полностью, с головой окунулся в свою работу, поток за потоком вливая в парня силы. Пот градом катился по моему лицу, рубаха взмокла. Этот процесс вытягивал силы куда быстрее, чем иной бой. Наконец, я почувствовал, как последний «стежок» встал на место. Связь нервных окончаний была восстановлена, река жизни снова хлынула по пересохшему руслу. Я с трудом отнял руки, чувствуя, как гудит все тело. Похоже, мне пришлось затратить на лечение больше сил, чем я рассчитывал — мой накопитель был почти пуст.

Прохор обмяк. Его крик перешел в хрип. По щекам текли слезы, но я знал — он уже чувствовал облегчение.

— Пошевели пальцами… на левой ноге, — тихо, почти шепотом, сказал я.

Парень перевел на меня безумный взгляд. Он посмотрел на свою ногу, будто на чужую. Неверие, страх и отчаянная надежда боролись на его лице. Он закусил губу… и большой палец на его левой ноге, едва заметно, предательски дрогнув, согнулся. Раз. Другой. А затем он с трудом, но осознанно, пошевелил всеми пятью.

Толпа издала единый глубокий вдох. Только что застывшие в напряжении люди теперь шумно переговаривались, обмениваясь впечатлениями от увиденного.

— Гляди-ка, гляди-ка… Ногами шевелит! А раньше не мог! — пробежал между людей восторженный шепот. Мать Прохора беззвучно сползла на колени, сотрясаясь в рыданиях. Староста Федот смотрел на меня, и в его глазах, отражавших пламя свечи, стояли слезы. Он смотрел на меня, как на живого бога.

Я вытер пот со лба, стараясь унять дрожь в руках.

— Вставать ему пока нельзя, — строгим тоном поведал я Федоту. — Мышцы отвыкли. Пусть сперва просто учится их чувствовать. Пальцами шевелит, потом — коленями, и так постепенно приноровится. Дня через три-четыре можно попробовать сесть.

Мировой голова выглядел так, будто готов был