— Ты сейчас — как человек, которому дали в руки заряженную фузею, но не объяснили, где у неё замок, где — спуск, и куда целиться. Можно случайно выстрелить себе в ногу. Или в голову. А я… — я вновь сделал паузу, подчеркивая важность каждого слова, — могу научить тебя. Показать, как укротить бурю внутри, как управлять Силой, растить её и, главное, применять. Когда ты будешь к этому готов.

Азартный, почти мальчишеский блеск в глазах Верхотурова окончательно победил остатки сомнений. Сейчас я предложил ему не богатство, а власть. Власть над собой, над новым даром, который одновременно манил и пугал его. Впрочем, не надо быть Эйнштейном чтобы понять, что я — его единственный ключ к выживанию и обретению нового, невиданного могущества!

— Что же, Михаил, — медленно произнес Верхотуров. — Вижу, выбор у меня невелик. Я принимаю твоё последнее предложение: землю эту я куплю, и ты станешь её управляющим. Все детали обсудим, когда я вернусь из Перми через пару недель. Слово Верхотурова.

Он поднялся и протянул мне руку.

— Слово Молниева, — ответил я, сжимая его ладонь.

Крепкое рукопожатие, немыслимое ещё полчаса назад, скрепило наш невиданный договор.

Пока мы разговаривали, дворянин совсем оправился от слабости. Он встал, прошелся, проверяя, не вернется ли головокружение, затем шагнул к выходу.

— Мне пора. Дела не ждут, — бросил он, и мы вышли во двор.

Там нас уже ждал молчаливый и мрачный отец Василий, стоявший у своей телеги. Верхотуров, подойдя к лошади, вынул из седельной сумы купленные им «огнива», ещё раз с интересом повертел одно в руках и спрятал во внутренний карман сюртука, словно личное сокровище.

— До скорого, Михаил, — бросил он, легко вскакивая в седло.

Отец Василий, не взглянув в мою сторону и не проронив ни слова, забрался на телегу. Дворянин одарил меня последним многозначительным взглядом, тронул поводья — и их странный дуэт покинул деревню, оставив за собой лишь облачко пыли.

Я остался стоять на дворе, провожая их глазами. Тишина, нарушаемая лишь кудахтаньем кур, казалась оглушительной. Всё было кончено. Враги повержены, союзник найден, фундамент будущего заложен. Я ощутил прилив сил. Крестьяне, доселе наблюдавшие издали, начали перешёптываться. В их глазах я видел уже не страх, а благоговейный трепет. Капитан отступил, поп был подавлен и тих, а грозный барин общался со мной как с равным. Мой статус в этом маленьком мире взлетел до небес.

И последствия не заставили себя ждать… на мою голову!

Из толпы медленно отделился сгорбленный древний старик, седой с головы до ног, опиравшийся на кривую палку. Сутулясь, он робко шаркая, подошёл ко мне и, остановившись в паре шагов, низко поклонился.

— Мил человек… али как тебя звать-то, батюшка… — проскрипел он. — Слыхал я, хвори всякие отгонять можешь. Помоги, Христа ради… Спину ломит так, что ни вздохнуть, ни охнуть. Который год уж маюсь…

Он поднял лицо, изборождённое морщинами, и в его выцветших, слезящихся глазах я увидел страстную, отчаянную надежду.

И в тот же миг заметил, что за его спиной из толпы начали выходить другие.

Женщина с лихорадочно блестящими глазами, прижимавшая к груди тихо стонущего ребёнка. Хмурый мужик с иссохшей, скрюченной рукой. Девушка с уродливым родимым пятном на пол-лица. Ещё и ещё.

Глава 9

Казалось, я находился в центре живого кольца. Десятки глаз, полных отчаянной, безумной надежды, были устремлены на меня. После речи старика голоса посыпались со всех сторон, сливаясь в многоголосый стон страдания.

— И дочку мою погляди, мил человек, лихоманка ее бьет!..

— Руку свело, кормилец, не разогнуть!..

— На глазу бельмо, может, сведешь?..

Молча выслушав всех, я дождался, пока люди выговорятся, попутно размышляя — как тут лучше поступить. Конечно, крестьян жалко. Но и тратить свои силы за просто так не хотелось — их у меня пока еще не так много. С другой стороны — практика в лечении поднимет мои возможности целителя — а здесь этот навык особенно ценен. Наверняка местные коновалы знают только пилу и щипцы! Да и авторитет свой неплохо бы поднять — исцеленные мною люди этого не забудут!

Так что, когда из этого многоголосья остались лишь скорбные вздохи и тихий детский плач, я огласил свой вердикт:

— Хорошо, я слышу вашу скорбь, и помогу вам. Но знайте — я не юродивый и не странник божий, творящий чудеса даром. Все имеет свою цену: ведь сила ко мне приходит не из воздуха. Так что, мужики, не обессудьте, а без платы я вас лечить не стану.

По толпе пронесся разочарованный ропот. Кто-то из задних рядов зло выкрикнул:

— Ишь, барин какой! Мы-то думали, ты от сердца…

Но на такого наглеца тут же зашикали и оттерли в задние ряды, я даже рассмотреть не успел крикливого.

Вперед, сквозь толпу, поспешно расступившуюся перед ним, прошел кряжистый, горбатый седобородый мужик. Его умные, проницательные глаза прямо, без подобострастия смотрели на меня.

— И какова же цена за труды твои, лекарь? — спросил он.

— Единой цены нет, ибо и хвори у всех разные. Я погляжу на больного, и тогда скажу, в силах ли я помочь и что за то попрошу. И вот еще что: знайте — я не всесилен. Если увижу, что недуг мне не по плечу, так и скажу. Дурачить вас и тянуть жилы не в моих правилах. Вот тебе я навряд ли смогу помочь: у тебя необратимая деформация костной ткани, — ткнул я в его горб.

Моя откровенность произвела на них впечатление. Ропот стих. Древний дед, жаловавшийся на боль в спине, снова напомнил о своей беде:

— Так погляди на меня, лекарь, да подскажи, что возьмешь-то за исцеление!

— Погоди, Анисим, — властным жестом остановил его горбатый мужик. — Есть дело поважнее.

Он снова повернулся ко мне, и я увидел, как во взгляде его проглянула острая отцовская боль.

— Я, Михаил, не за себя пекусь. Сын у меня, Прохор… третий год пластом лежит. С конька на избе упал, да верно, хребет повредил. Ну и все — ноги отнялись. Не ходит, не