Именно он больше всех измарался в крови. Это он вдохновлял бунтовщиков, сыпал обещаниями. Он уверял мятежников и клялся, что впереди лишь только победа. Что получится взять Кремль, а уж тогда все, кто эту победу завоюет, могут забирать себе из Кремля всё, на что только глаз ляжет. И без того прозвище Тараруй приклеилось, еще одно не выполненное обещание от Хованского, и все — с него смеяться будут в лицо.

После таких слов Хованского, после таких действий, даже если последует помилование от государя, Хованского всенепременно казнят. А если обещанного многажды штурма не будет, так сами же бунтовщики скинут его на копья.

— Не бывать тому! — прорычал теперь Хованский, извлекая саблю. — Ружье свое не отдам никому. Сгину, а не отдам!

Пятеро монахов, состоявших в свите Софьи Алексеевны, даже не понять как именно, но успели прежде извлечь свои клинки. Рясы у этих монахов были сшиты на специальный манер, чтобы не мешать тому. И теперь монахи-воины четко следили за каждым движением воеводы, готовясь атаковать.

Хованский рычал, как зверь. Он смотрел на Петра Андреевича Толстого, ожидая, что и тот взбунтуется. Ведь Пётр также призывал к бунту, стоял перед стрельцами. И все знают, что он — один из зачинщиков.

А вот другие — глава клана Милославских, Софья, Василий Голицын, Шакловитый — все они стояли в стороне. И, если что, могут попробовать оправдать себя. Да и сделают это, если все вины получится свалить на воеводу.

— Трусы! Яко же вы трусливы! — рычал Хованский.

Князь отступал к дверям, воинственные монахи словно выдавливали его из комнаты.

— Ступай, князь! Чинить преграды тебе не станем! — милостиво позволила Софья Алексеевна, и голос её звенел.

Резко развернувшись, быстрым шагом Иван Хованский пошёл на выход из дома Ивана Милославского. Ему действительно никто не чинил преград. Те стрельцы и вооружённые дворовые люди, что находились в усадьбе, даже расступались перед Иваном Андреевичем Хованским.

А он шел, зло и с презрением смотрел на всех окружающих. Прекрасно понял князь, что его подставляют. Но игра, как он был уверен, еще не закончилась. Он будет штурмовать Кремль. И когда лично начнет рубить Нарышкиных, Софья сама прибежит, милости простить станет.

Уже скоро Иван Андреевич Хованский, вскочив в седло, словно и не был в годах, помчался прочь.

— Ну? А вы сумневались? — ухмыляясь, спросила Софья.

Пётр Толстой и Иван Милославский не поняли, о чём именно говорит царевна. Выпученными глазами они смотрели то на Софью, то на Голицына, не понимая, что сейчас произошло. Другие так же хлопали ресницами, не догадываясь, почему Софья Алексеевна весела.

— Мы пойдём в Кремль и скажем, что Хованский — всему зачинщик. Что это он не давал нам приехать в Кремль, осаждая Новодевичий монастырь, — принялась разъяснять свою интригу Софья Алексеевна.

Даже в таких сложных условиях царевна искала выгодный для неё, как и для её сподвижников, выход. Она прекрасно понимала, что Хованский теперь не остановится ни перед чем. Обязательно случится приступ Кремля. Недаром Хованский вовсю к нему готовится.

И тогда-то и выйдет, что Софья Алексеевна отговаривала Хованского от преступных действий. И она вовсе ни при чём. А там можно будет договориться даже хоть с самим Матвеевым. Тем более, что имеется ряд доказательств участия в бунте патриарха. И владыко обязательно станет на сторону Софьи Алексеевны.

— Вот как нынче же… Кожный из нас и отговаривал воеводу. Со слезьми просили его. А он шаблю обнажил, да угрожал мне, девице, — объясняла Софья.

— И откуда все взялось у бабы? — не сдержался и высказался Иван Милославский, восхищаясь своей племянницей.

— Когда ж едем в Кремль? — спросил Василий Васильевич Голицын.

— А после первого приступа и пойдем. Извещу патриарха, кабы он готовил новый крестный ход, а мы после присоединимся к владыке и войдём с ним в Кремль, — сказала Софья.

Даже и своему любимому, Василию Васильевичу Голицыну, Софья Алексеевна до конца не раскрывала суть своей интриги. Хованский мог по-разному себя повести. А от этого решение и зависело. Голицын же думал, что прямо сейчас стоит рвануть в Кремль и прикинуться, что он, как и Софья Алексеевна, и Милославский — жертва бунта Хованского.

— Ежели сейчас мы в Кремль поедем, то и приступа никакого не случится. Бунташные стрельцы могут не решиться пойти в сечу, — продолжала разъяснять Софья Алексеевна.

Они смотрели на неё в удивлении, но без всякого следа недоверия. Оставалось только поражаться коварству и находчивости царевны. Из такой оказии, когда поражение близко, она всё равно старается вытянуть победу. Или, по крайней мере, свести противостояние вничью. А это в данном случае, уже превеликая победа.

— Готовьте воззвания до бунташных стрельцов. От моего имени, что призываю их сложить оружие. Подмётные письма сии держать при себе, никому не давать читать. Но токмо же будет понятно, что приступ провалился — в сей же час подмётные письма повсеместно распространить, — приказывала Софья Алексеевна.

Она предполагала, что подобные листовки смогут сделать из царевны Софьи Алексеевны главного примирителя. И тогда, если она и не станет править Россией, то, по крайней мере, политический вес при себе будет иметь. Она же примеряла! А там… ещё можно бороться. И не было ещё на свете бессмертных людей. Мало ли, и Пётр умрёт от какой хвори?

Нарышкиным свара не нужна. А ещё Нарышкины не должны пойти на углубление конфликта. Ведь у Милославских хватает сторонников ещё и в среде поместных дворян и бояр. Так что примирение неизбежно. Да и какое примирение, ежели не ссорились? Хованский — вот первопричина всех бед и бунта. Ну, а что до Толстых… С ними нужно кончать, хоть и родственнички. Их лица слишком часто мелькали на сборищах стрельцов.

* * *

Сотники и другие командиры отрядов нависли над большой картой укреплений Кремля. Были тут и стрельцы моего полка, стремянные, командиры отрядов боевых людей бояр, командиры немецкого ополчения из Кукуйской слободы.

Два подростка, один десятилетний, другой пятнадцатилетний, также стояли здесь, у стола. Причём, если другие теснились, толкаясь плечами, то царь Пётр Алексеевич и возможный второй царь Иван Алексеевич — тесного соседства не имели и занимали целую грань стола, как четыре взрослых мужа.

А нет — ещё Григорий Григорьевич Ромодановский ни с кем не толкался плечами. Кто ж его, князя, толкать будет! Но пришёл же Григорий Григорьевич, делегировали его от Малой Боярской думы.

Впрочем, к присутствию Ромодановского я отношусь, скорее, положительно. Ведь речь идёт не о