Однако посчитал, что если понятие о бюджете уже в какой-то мере будет внедрено в России, пускай даже и с большими прорехами и несогласованностью, то это будет шаг вперёд для всей страны. Получалось, что я прямо сейчас совершал попытку ускорить прогресс.

Ведь использование бюджета — это про порядок буквально во всём. В первый раз то или иное ведомство выйдет за рамки бюджета — разворуют, посидят без работы. Второй раз они так же поступят. Ну, а в третий раз придётся принимать меры, считать, анализировать, снимать с должностей нерадивых чиновников.

Дальше посыпались вопросы по географии, по военной тактике.

Что? Испанская терция? Отлично. Но тогда было бы неплохо обратить внимание на греческую и македонскую фаланги. Современный линейный бой? Так и тут ответ найдется.

И я отвечал и отвечал. Даже потерял счёт времени. И всё это должно было закончиться, видимо, не тем, что бояре, царица и патриарх признают, что я могу быть наставником у Петра Алексеевича, а, скорее, когда кто-нибудь из нас — я или экзаменаторы — устанет настолько, что упадёт да уснет прямо на месте.

— Будет вам, — в какой-то момент сказал владыка. — Коли что буде не так, то Егора, Иванова сына, завсегда от Петра Алексеевича убрать можно.

Сказав так, патриарх бросил на меня мимолётный взгляд. Намекал, что выполняет наши с ним договорённости. Ага, как бы не так.

Если бы я сейчас провалил экзамен, то никакой защиты или поддержки со стороны патриарха не получил бы. Мол, он и готов был бы мне помочь, но, видишь ли, я слишком переоценил свои возможности и знания.

А тут вышла даже некоторая недооценка.

— Скоро бунтовщики пойдут на приступ. И отражать его не должно полковнику из худородных, — произнёс Кирилл Полиектович.

Мимо меня не прошло, что и патриарх, и Матвеев теперь с плохо скрываемой радостью отнеслись к словам старика. Я же старался быть невозмутимым.

— И кого надо мной и над моими стрельцами ставить будете? — спокойно спросил я, делая некоторый акцент на слове «моими».

Вроде бы и не стал артачиться я, но и показал, что недоволен. Говорить напрямую, что, если меня будут пробовать оттирать от командования, я просто уйду, — неправильно. Хотя намёк об этом должен прозвучать.

— А вот сына моего, Льва али Мартемьяна, и можно поставить, — сказал Кирилл Полиектович.

— Не бывать тому! — вдруг взревел Матвеев.

Ага, вот и хорошо. Я уже было дело подумал, что они обо всём договорились и выдвинули какую-то кандидатуру. Но нет, это не так. Вон, смотрят теперь друг на друга, словно два барана.

— Я и рад был бы отдать командование. Токмо стрельцы меня слушают. А придёт кто иной, так и не ведаю, может так статься, что и не подчинятся. Дозвольте, бояре, кабы я отразил приступ. Ну, а после… кого скажете — того и назову над собой головою, — сказал я.

Было очевидно, что Матвеев особо не горит желанием встать во главе стрельцов. Хотел бы — уже бы сделал. Языков тоже не рвётся делать себе военную карьеру. Он всё же больше дипломат или какой другой чиновник. Оставался лишь Ромодановский, ну это если не брать в расчёт и вовсе глупые предложения про Нарышкиных.

Однако, насколько я знаю, Григорий Григорьевич Ромодановский в данный момент решает свои семейные вопросы. Ромодановских вызвали, делят они что-то там со своим родственником Юрием Ивановичем. Так что если и захотел бы Григорий Григорьевич стать во главе обороны Кремля, то для того, чтобы вообще вникнуть в расстановку, ему бы понадобилось время.

Да и любому из них понадобилось бы время, чтобы вникнуть в систему обороны, которую я выстраиваю. А время это сейчас терять нельзя. Ну и, конечно же, вопросы подчинения. И у тех стрельцов, которые пошли за мной, также сложилось своеобразное отношение к боярам. Царь — хороший, бояре — плохие.

И ничего менять в этом отношении я не собираюсь. Потому как идеологически считаю это верным для текущего момента. Ведь и те стрельцы, которые нам противостоят, имеют очень похожую позицию. Разница только в абсолютно несущественном. И это уже даёт плоды, так как только за один день защитников в Кремле прибавилось почти на четыре сотни. А это мы не открываем ворота всем тем, в чьей лояльности не уверены. Было бы, наверняка, ещё больше.

— Завтра будет приступ? — неожиданно впервые заговорила царица.

— Почти в том уверен. Ничего не остаётся. Они уже проиграли. И коли в ближайшие дни Кремль не возьмут, так не возьмут уже его никогда. И самим бежать придётся. Через седмицу праздновать можем, — поклонившись царице, докладывал ей я.

Вот пускай сколько хотят бояре пыжатся и надувают щёки, но мать для десятилетнего ребёнка — это всё ещё существенный авторитет. Да и не хотелось мне грубить этой симпатичной женщине. В голове промелькнула шальная мысль, которая, несмотря на то, что промчалась со сверхзвуковой скоростью, заставила меня улыбнуться. Я тут же убрал улыбку со своего лица.

Но мысль вернулась: а что если бы я стал для Петра Алексеевича не только что наставником, а отчимом?

Глупость, конечно. Но вот был бы я телом постарше лет так на пятнадцать, то мог бы даже рассмотреть эту шальную мыслью чуть более детально. Прикинуть, так сказать, возможности. Но не сейчас. И странное дело. Наталья Кирилловна — очень молодая женщина для меня, человека из прошлой жизни. Но прямо сейчас я её начинаю воспринимать как пожилую.

Выйдя из зала, ставшего экзаменационным классом, и махнув рукой Горе следовать за мной, я поплёлся в гостевой терем.

На вечер назначено совещание, куда я пригласил Матвеева и Ромодановского, чтобы они убедились в готовности защищать Кремль всеми силами. И это тоже будет мой своеобразный экзамен.

— Спать будешь здесь! — сказал я Горе, когда мы уже были в гостевом тереме.

— Полковник, я подчинился тебе во всём. Не лишай меня стрельцов, что под руку мою пошли! — попросил Гора.

Я ответил не сразу. Уж больно понравилось мне, как оно всё выходит, когда этот большой человек стоит у меня за спиной. И самому мне с таким бодигардом спокойнее.

— Добро. Будешь со своими стрельцами. Но недалече от меня, — принял я половинчатое решение.

Подходя к своей комнате, я не сразу услышал громкий шёпот. Тот самый, когда человек не хочет, чтобы его слышали, но при этом эмоции