— С нескольких разных мест, но примерно одинакового содержания, — генерал сухо кашлянул. — Наши товарищи с завода «Красный треугольник» сообщают, что местные чиновники мешают работать кооперативам, созданным под крылом этого предприятия. Люди жалуются на бюрократию и вымогательство. Конкретики пока мало, но дыма без огня не бывает.

— Разберусь, товарищ генерал, — ответил я коротко. Значит, дело не только в «Балтике», поступили и другие похожие сигналы…

Удилов помолчал секунду и добавил чуть мягче:

— Владимир Тимофеевич, только аккуратней там. Вопрос тонкий. Не надо поднимать шум. Просто выясните и доложите лично мне.

— Все понял, Вадим Николаевич. Сделаю, как надо.

— Я сейчас позвоню своему человеку в Ленинграде — подполковнику Олегу Воронцову. Встретитесь с ним за обедом, пообщаетесь. Он расскажет обо всем подробнее.

— Хорошо, Вадим Николаевич.

Я положил трубку и задумался. «Красный треугольник» — крупнейший резинотехнический завод в Ленинграде, старое советское предприятие. Но кооперативы нового формата появились там только в прошлом году. И вот сразу же, пожалуйста, классическая история — государство вместо того, чтоб поддерживать, душит инициативу и мешать работать.

Даже толком не позавтракав, я сразу же отправился на завод.

Предъявил охраннику удостоверение, приказал не шуметь и никому не сообщать о моем визите. Не знаю, послушается ли, но поклялся, что будет нем, как могила. Пропустил на территорию без лишних вопросов.

Осмотревшись на территории и не найдя вокруг ничего подозрительного, я направился прямиком в кабинет директора.

Директор предприятия, Борис Николаевич Головин, мужчина лет пятидесяти с седой шевелюрой и крупными чертами лица, встретил меня без особой приязни, даже с явной тревогой. Он вообще показался мне каким-то слишком зашуганным.

— Борис Николаевич, — начал я, стараясь сразу перейти к делу, — мне поручено разобраться с ситуацией вокруг организованных на «Красном треугольнике» кооперативов. Нам поступил сигнал о том, что им мешают работать. Не поясните, что здесь происходит?

Головин на мгновение замялся, потом нервно поправил галстук и сказал осторожно:

— Владимир Тимофеевич, не поймите превратно. Завод наш — крупный, работы хватает всем. Кооперативам даем работать, не мешаем. Но есть вопросы… Стороннего характера, так сказать…

— Стороннего? — я нахмурился, сделав вид, что не понял, хотя прекрасно понимал, о чем речь.

Он снова запнулся, будто решаясь, стоит ли продолжать, затем всё-таки произнес:

— Проблема на уровне горисполкома. Конкретно — в комиссии по малым предприятиям и кооперативам. Зампред, Васильев его фамилия, всё время требует… — Головин вздохнул, подбирая слова, — так сказать, личных уступок.

— Взяток требует, проще говоря? — уточнил я без обиняков.

— Именно так. И суммы большие, Владимир Тимофеевич. А если кто отказывается, то сразу проверки начинают идти. Санэпидемстанция, пожарники, технадзор… У людей руки опускаются. И это ведь не только у нас так! Уже несколько кооперативов просто закрылись, не выдержали прессинга. А ведь люди-то работали на благо и себе, и заводу…

Директор устало провел рукой по лбу.

— Почему вы не сообщили об этом сразу, напрямую в КГБ? — спросил я, хотя ответ уже предполагал.

— Боялся, Владимир Тимофеевич. Поймите, Васильев не один. У него в горисполкоме друзья влиятельные. Я же не самоубийца…

— Хорошо, — сказал я спокойно, понимая ситуацию, — мне нужны имена пострадавших кооператоров и конкретные факты вымогательства.

Головин облегченно кивнул, словно камень с плеч упал, и открыл ящик стола:

— Вот, уже подготовил на всякий случай…

Он протянул мне тонкую папку с документами.

На обед я заехал в небольшой, неприметный ресторанчик на Мойке, неподалеку от Юсуповского дворца. В заведении было тихо, наплыва посетителей не наблюдалось.

Сотрудник, с которым рекомендовал встретиться Удилов, уже ждал меня за дальним столиком, скрытым в тени полупустого зала. Мужчина выглядел лет на пять старше меня, в тёмном, неброском костюме, тщательно выбритый и аккуратный.

— Владимир Тимофеевич, — произнёс он тихо, протягивая мне крепкую руку, — Олег Николаевич Воронцов. Вадим Николаевич просил рассказать вам о наших проблемах.

— Очень приятно, — ответил я, присаживаясь напротив.

— Интересно, почему ваши проблемы приходится решать мне, не подскажете? — спросил я не слишком вежливо, но желая сразу же настроить собеседника на рабочий лад.

— Масштаб такой, Владимир Тимофеевич, что без вас не рискнули лезть.

— Даже так? Ну что ж, я внимательно вас слушаю…

Я заказал грибной суп, биточки с рисовой кашей, компот и сметанник. Коллега ограничился чашкой кофе.

— Буквально перед вашим приходом уже успел поесть… — словно бы оправдываясь, пояснил он.

Воронцов огляделся, убедившись, что официант отошёл достаточно далеко, и только тогда заговорил, чуть наклонившись вперед:

— Вы уже были на заводе «Красный треугольник»?

— Был, — кивнув, коротко ответил я.

— Это только вершина айсберга, — Воронцов нахмурился. — Я уже целый месяц пытаюсь разобраться с ситуацией. Дело не в конкретных чиновниках, хотя и они есть, конечно. Вам наверняка называли фамилию Васильев?

— Да, он упоминался.

— Зампред горисполкомовской комиссии по делам кооперативов Васильев — лишь исполнитель, — Воронцов покачал головой. — Чиновники горисполкома действуют по указке обкома партии. Точнее, тех людей, которые близки к самому Григорию Васильевичу Романову. Они привыкли контролировать каждый шаг, а кооперативы и прочая самостоятельность их сильно пугают.

— Получается саботируют решения самого высокого уровня? — напрямую спросил я.

— Можно и так сказать, — согласился Воронцов. — Но это не грубый прямолинейный саботаж, а достаточно хитрый. Прикрываясь мелкими нарушениями — а у кого их нет, если поискать хорошенько? — давят на самых успешных кооператоров, чтобы показать остальным — не суйтесь. Если реформа провалится, можно будет сказать Москве: мол, мы старались, но народ не справился, забуксовали реформы.

Признаюсь, я удивился, услышав, что первый секретарь Ленинградского обкома КПСС Романов стал тормозом реформ. Насколько я знал по прошлой своей жизни, этот человек имел репутацию отличного организатора и порядочного руководителя. Горбачев боялся Романова и, как только пришел к власти, немедленно отправил того на пенсию, всего в 62 года, якобы по состоянию здоровья. На самом же деле никаких проблем со здоровьем не было — Романов прожил потом еще почти четверть века.

Удивительно, что Григорий Васильевич мешал нашим реформам — ведь он сам считался сторонником реформ в советской экономике. Правда, имел собственный взгляд на этот вопрос, являясь приверженцем жесткой линии, и всячески демонстрировал личную независимость. Возможно, поэтому