— Интересная постановка вопроса, — сказал товарищ Ленин из четырнадцатого года. — Вы считаете, что развитию революционной ситуации должны предшествовать некие загадочные предпосылки, а не объективные противоречия между производительными силами и производственными отношениями?

— В августе девяносто первого никаких подобных противоречий «по Марксу» не было, — скептически хмыкнул Александр Тамбовцев, — а вот революционная ситуация имелась в полный рост, ибо верхи не могли, а низы не хотели. Это я вам говорю как непосредственный очевидец тех событий.

— Да уж, Александр Васильевич, уели вы моего брата Володю, — засмеялся Ильич из восемнадцатого года. — Собственно, наша рабочая группа уже установила, что противоречия между производительными силами и производственными отношениями имеет к развитию революционной ситуации только опосредованное отношение, и то только в том случае, если у буржуазных верхов не хватит ума и решимости смягчить их до безопасного уровня оперативными решениями.

— Чтобы смягчить противоречия, верхи в первую очередь должны понимать массы, их чувства и желания, — сказала товарищ Антонова, — но такое бывает не всегда и не везде. Франклин Рузвельт из неприятной ситуации Америку вывернуть сумел, а вот Николай Второй сплоховал, хотя никто не может сказать, что он был одолеваем суицидальным синдромом, и сам разрушал то государство, которым правил.

— Николай Второй, — хмыкнул Ильич из четырнадцатого года, — после первой русской революции тоже пытался смягчить ситуацию, да только дал не то и не тем. Его Октябрьский манифест, будем говорить честно, пустил буржуазного козла в государственный огород. Только вот к обсуждаемому вопросу та история отношения почти не имеет.

— Ну почему же, — возразил Николай Бесоев, — имеет. Когда мы попали в сентябрь семнадцатого года, там и среди трудящихся масс, и в слоях образованной публики, от офицерства до разночинной интеллигенции, господствовало ощущение «так дальше жить нельзя». И бессилие артистов разговорного жанра, как сельди в бочку набившихся в министры Временного Правительства, при этом являлось всего лишь сопутствующим компонентом предреволюционного напряжения.

— Революционная ситуация февраля-марта семнадцатого года была вызвана путем организации в Петрограде искусственного голода, а причиной Октября стала полная неготовность русской буржуазии к роли правящего класса, — произнесла товарищ Антонова. — Обещали мир, свободу, равенство и братство, а дали продолжение уже совершенно не нужной народу войны, хаос во всех сферах жизни и господство чистой публики над простонародным быдлом. Именно эти идеалы Февральской революции защищали на кровавых полях Гражданской войны самые разнообразные белые движения, а красные бились за то, чтобы выкинуть все это во тьму внешнюю и перевернуть страницу истории.

— Так! — сказал я. — Все это интересно, но ситуация в восемьдесят пятом и уж тем более в семьдесят шестом году не имеет никакого сходства с событиями семнадцатого года. Позже, в девяносто первом, совпадения с Февральской революцией имелись, а в обсуждаемый сейчас период их не видно.

— Вы не правы, Сергей Сергеевич, — возразил Александр Тамбовцев. — Есть одно такое совпадение, правда не с семнадцатым, а с предшествующими годами царствования Николая Второго. При нем государственная власть полностью изолировала себя от народа, и даже не интересовалась положением в низах общества. И от этого бездумного оскорбительного пренебрежения последнего русского царя не смогла отучить даже революция пятого года. Как только тектонические колебания под троном утихли, в Зимнем дворце снова принялись веселиться как ни в чем не бывало. Более того, в образованных слоях общества, от царя до последнего присутственного клерка и присяжного поверенного, господствовало убеждение в серости и отсталости русского народа и превосходстве над ним высококультурных наций Европы. Как мне кажется, и то, и другое было причинами катастрофы, постигшей Российскую империю, причем первое прямо вытекало из второго. И то же самое происходило во времена правления всех послесталинских генсеков. Облив грязью предшественника, гражданин Кукурузвельт полностью утратил ориентировку в пространстве и принялся хаотически метаться из стороны в сторону, называя это возвращением к ленинским нормам партийной жизни. Результат этих колебаний в идеологическом пространстве оказался настолько разрушительным в повседневной жизни, что его единственного отставили с должности прижизненно, причем сделать это удалось далеко не с первой попытки. Его преемники и ниспровергатели эпохи волюнтаризма тоже уже не имели идеологической опоры и ориентиров среди родных осин, и как раз в то же время в Европе начался расцвет так называемого евросоциализма. Если до начала шестидесятых годов граждане Советского Союза жили в своей массе лучше своих западноевропейских современников, то потом картина поменялась с точностью до наоборот. И снова нашим правящим кругам и прислуживающей ей образованщине собственный народ казался серым, темным и отсталым, а коллективный Запад — ярким, светлым и прогрессивным. Горбачев, он же ведь не просто так выскочил как чертик из коробочки: почва и поддерживающие силы для такого разворота к моменту его избрания генсеком уже сформировались и находились в полной готовности действовать. Более того, к тому моменту в спину им дышали политики следующей генерации, готовые пойти еще дальше, вплоть до ликвидации системы социализма и разрушения Советского Союза как государства. А народ в это время безмолвствовал, потому что через эти идейные пертурбации властных элит утратил как цель жизни, так и смысл существования, оставшись наедине со своими повседневными заботами. От былых времен к восемьдесят пятому году остались только пустые лозунги, в которые никто не верил, да постепенно ветшающие ритуалы.

— Должна сказать, — хмыкнула Птица, — что из одних только ритуалов, без всякой цели и смысла, состоит жизнь психически больных людей. В таком измерении девяносто первый год — это переход тихого помешательства большого количества людей в буйную фазу. Это я вам говорю как маг разума.

— Подтверждаю, — веско произнесла Кобра. — Общаясь с Виктором Цоем, я видела, что он считает, будто весь окружающий мир сошел с ума. Прежде я считала это преувеличением, свойственным таким особо чувствительным натурам, но слова Птицы расставили все по местам. Также наш разговор подтвердил мнение товарища Тамбовцева о полном отчуждении власти от народа. Выбившиеся в номенклатуру персонажи общаются с простым советским народом примерно так же, как баре со своими холопами. Чтобы вылечить эту болезнь, недостаточно обновить состав Политбюро и ЦК КПСС, нужно выкорчевать таких деятелей из всех министерств и ведомств, обкомов, горкомов и райкомов, ибо чудовище это стозевно, озорно и лающе, а вместо одной отрубленной головы у него отрастает три