Кстати, и в четвертом, и в четырнадцатом году сначала тоже имелось подобное ощущение, только в очень слабой форме, однако потом, при наступлении положительных изменений, оно неизменно пропадало напрочь. А вот в мирах позднего Советского Союза все было не так: какая-то неправильность после проведенных мною операций уменьшилась, но до конца не исчезла, несмотря на то, что «по инструкции» все было сделано правильно. При этом обращаться с вопросами к местным товарищам бесполезно: они люди зашоренные и толстокожие, свыкшиеся с местной действительностью, и потому могут не разглядеть проблему, даже упершись в нее лбом. И ругать их за это бесполезно, ибо они плоть от плоти и кровь от крови своей действительности, и все ее негативные явления воспринимают как норму жизни. Один лишь Просто Леня выделяется из этой массы, но и то лишь потому, что главная руководящая и направляющая часть его сущности происходит из правильно устроенного мира товарища Гордеева.

И вот я, выдав задания своим новым Верным, сидел и думал эту тяжкую думу, в поисках ответа на вопрос, что же было сделано не так или не до конца. И как раз в этот момент из Воинского Единства от солдат и части офицеров танкового полка пришло коллективное обращение с просьбой организовать для них концерт Виктора Цоя, как раньше мы уже проводили концерты Владимира Высоцкого. Мысленную табличку «Занят, не беспокоить» я вешаю только во время дипломатических встреч, Военных советов, да еще когда ухожу спать, так что обращение беспрепятственно дошло до адресата, то есть до меня, и было рассмотрено. Советские танкисты из восемьдесят девятого года у меня в Единстве лучшие из лучших, герои множества славных дел, поэтому ни малейшего желания ответить отказом у меня не возникло. Цой так Цой.

Однако сам я этого человека живьем не помню, пика его популярности в сознательном возрасте не застал, а потому запросил справку у энергооболочки. Ответ был до невозможности уклончивым.

«Виктор Робертович Цой, — сообщило мое второе я, — знаменитый и популярный певец, поэт и музыкант эпохи генерального секретаря Михаила Горбачева. Вместе с этим деятелем звезда гражданина Цоя взошла из безвестности, а незадолго до заката эпохи Перестройки и Гласности он убился в автокатастрофе. И случилось это без всякого злого умысла с чьей-нибудь стороны — все сам, сам, сам: иначе полет по встречке со скоростью за сотку не расценить. И тормозной след на месте аварии отсутствовал, зато автобус пытался увернуться от безумного ездока и даже съехал на обочину, но этого оказалось недостаточно. Это факты, а все остальное — вымыслы и домыслы. И это все, что я могу сказать по данному вопросу, давать оценки художественно-культурным феноменам — не мой профиль».

Немного помолчав, энергооболочка добавила:

«Незадолго до той аварии ленинградский бит-квартет „Секрет“ выпустил песню „Мой приятель беспечный ездок“, контекст которой на девяносто девять процентов укладывается в психопрофиль Виктора Цоя и практически предвосхищает его будущую смерть. Бывают и такие публичные пророчества, когда баба Ванга и рядом не стояла».

«М-да, — подумал я, — „Беспечного ездока“ я помню, во времена моего юношества песня была достаточно популярной, но почему-то мне казалось, что она была написана позже и выражала протест против ельцинской, а не позднесоветской действительности. Однако примем информацию к сведению и продолжим наши изыскания».

«Изыскивай, Серегин, изыскивай, — буркнула энергооболочка. — Кстати, есть мнение, что феномен гражданина Цоя может оказаться иарким симптомом того самого явления, какое ты только что так старательно старался вычислить путем умственных размышлений. Ты же в том мире с кем общался: с деятелями Политбюро, да солдатами и офицерами Советской армии, вспоровшими при твоей поддержке блок НАТО будто перьевую перину опасной бритвой. Некогда тебе тогда было встречаться с разными бунтарями и рассматривать их под микроскопом, а тут тщательнее работать требуется».

Уже почти убежденный в необходимости познакомиться с гражданином Цоем лично, я запросил информацию об этом человеке у своих Верных из числа Старших Братьев. Интересоваться мнением солдат и офицеров танкового полка я не посчитал нужным, ибо у фанатов в отношении своего поп-кумира объективности не может быть в принципе.

Нина Антонова ответила, что к моменту взлета популярности Виктора Цоя она была уже взрослой женщиной, а потому осталась холодна к этому явлению. Вячеслав Николаевич ( Бережной ) и Сергей Викторович ( Ларионов ) ответили аналогично, Сергей Рагуленко и Александр Гордеев в те годы были еще слишком малы, Николай Бесоев, как и я, грешный, еще пешком ходил под стол. И только Мехмед Ибрагимович Османов по возрасту попадал в так называемую «целевую аудиторию».

Но и его ответ оказался до предела сухим и неинформативным:

— Мерзость все это, и да простит меня Всевышний. Словесный наркотик для безумцев, и ничего более. Даже в свои молодые годы я был слишком хорошо воспитан для того, чтобы подпасть под влияние этого скомороха. Кстати, вы знаете, что этот деятель резал себе вены, чтобы откосить от армии через психбольницу с диагнозом «маниакально-депрессивный психоз»?

— Нет, Мехмед Ибрагимович, — ответил я, — такие подробности мне не докладывали, поэтому спасибо за информацию. Будет тот концерт или нет, еще бабушка надвое сказала, сначала требуется взять гражданина Цоя руками и рассмотреть вблизи со всем тщанием. Иначе никак.

— Ну что же, Сергей Сергеевич, воля ваша, — мысленно хмыкнул Османов. — Но только имейте в виду, что если изгнать из этого персонажа все одолевающих его бесов, петь он, скорее всего, уже не сможет. Того же поля ягода, что и Кашпировский с Чумаком, только вид сбоку, через художественный талант.

— А вот это ценное наблюдение, — сказал я. — Спасибо вам за информацию.

— Всегда пожалуйста, Сергей Сергеевич, — ответил товарищ Османов и отключился.

После этого я мысленно достал из колоды «карту» Гейдара Алиева и попросил того вежливо, практически в белых перчатках, доставить ко мне ленинградскую самодеятельную рок-группу «Кино» в полном составе.

— И зачем вам это нужно? — спросил главный советский Торквемада.

— Быть может, из этого выйдет концерт для моих Верных из восемьдесят девятого года, захотевших послушать своего кумира, но, скорее всего, получится дело государственной важности, —