Романов смотрел на меня с невеселой улыбкой.

— Нет.

— А откуда тогда этот, первый, что из Польши через Северщину пришел?

— О… Тут я тебе точно не скажу. Кого там у ляхов мой Гришка Отрепьев нашел и ко двору впоследствии вывел со своими дружками. Этого не знаю. Но уж точно никакого прямого отношения к мальчишке, умершему в Угличе, он не имеет.

— Ясно.

— Ну а дальше то что. — Голос Филарета становился все тяжелее. — Проиграл я Бориске. Думали то мы, что помрет Федор и мы здесь Царя изберем. По примеру ляхов, соседей. А нет, не вышло. Ну и… А потом. — Говорить об этому ему было вообще тяжело. — Из человека у трона стал я монахом. — Лицо исказилось на миг, но почти сразу собрался Романов, перекрестился. — За грехи мои оно все это. За дела. Предков и наши.

— Тушино тоже, думаешь, за грехи?

Он уставился на меня.

— Вот с тобой, Игорь Васильевич, хотя бы говорить нормально можно, а там… Каждый второй упырь, головорез, убийца. Это как девять кругов ада.

— А ты и с Данте Алигьери знаком. С его комедией? — Я поразился начитанности Филарета.

— Читал. — В его глазах я тоже видел удивление. — В молодости. Очень…

Промолчал, вновь перекрестился.

Мы поговорили еще и где-то через полчаса.

Я со своими людьми вышел во двор монастыря. Голова гудела от огромного потока информации. Очень и очень многое, о чем я догадывался, отталкиваясь от писем и читая еще в прошлой жизни исторические источники, подтверждалось словами этого человека.

Шел Филарет сзади, несколько постарев с виду, осмотрел двор монастырский, где моя сотня лучшая отдыхала.

— Ну что, Игорь Васильевич, пригожусь я тебе? Не погубишь? — Казалось, в его голосе какой-то скепсис был. Как будто все равно ему было на дальнейшую судьбу. Может быть, вывалил все мне и ослаб. То горело в нем все это. Тайны, интриги эти. Жил со всем в душе, боролся, обдумывал. А здесь — как на исповеди сказал и вроде бы очистился, а вроде бы и нет больше ничего, что на этом свете держит.

— Батюшка Филарет. — Повернулся я к нему, смотрел серьезно. — Гермоген-то стар совсем. А ты, вижу, человек толковый. В интригах и делах у трона разбираешься, и в церковных тоже поднаторел. Мне такой потребен будет. Как в Москву войдем, иди в помощники к старику патриарху, а как отойдет он, принимай дела. Порядок думаю, навести сможешь. Чтобы мы с католиками наравне в диспутах выступать могли. Обучение нужно организовать, познания подтянуть. Вера — это хорошо, но ее мудростью и познаниями подкреплять нужно.

Он смотрел на меня ошалело, не ожидал, видимо, такого.

— А что до сына твоего. — Я усмехнулся, исторические параллели не давали мне покоя. — Я же не сам на трон еду садиться, а Земский Собор собирать. Каждый в войске моем про это знает. Выдвигай его, как кандидата. Может, бояре-то подумают, и он им более потребен, чем я будет.

Он вообще обомлел, замер, не понимая, что происходит.

Не то чтобы я хотел уйти от ответственности, но, как и думал изначально — я все же больше воин, а не политик. А там, как получится. Но парень, Михаил Федорович, несмотря на молодые лета, все же царем стал и восстанавливал страну после Смуты, значит, есть в нем что-то. Какой-то стержень. Таких людей подле себя держать надо, а не отталкивать.

Если все же христолюбивое воинство и люди земли Русской и прочие города, где татар много и иных народов бескрайней моей Родины за меня станут, далеко убирать мальчишку не буду. Он же почти ровесник мне. Молодой, такому простор для изменений дай, вектор покажи и будет работать.

Филарет смотрел на меня ошарашенно. Дернулся, склонился в поклоне низком. К руке припал, перстень поцеловал с печаткой в виде единорога.

— Не верил я, Игорь Васильевич. До последнего не верил. Россказням всяким. Прости меня, старого дурака. Не верил в благодать твою. В силу твою. Опасался, смотря на тебя вот, сейчас. Боялся. Но… — Он поднялся, и я очень удивился, увидев в глазах застывшие слезы. — Ты… Ты… Только по-настоящему достойный от трона отказаться может. Собор Земский собрать. Ведь кровь-то твоя, не водица. По праву крови Русь твоя.

— Федор Никитич, батюшка Филарет. — Я заговорил тихо. — Мне трон не нужен. Мне страна нужна, сильная, могучая, чтобы люди в ней жили, пускай не как в раю, но… Хорошо жили, счастливо и благостно.

Он перекрестился, выглядел до невероятного удивленным. За свою жизнь не видел он, казалось, чего-то подобного. И сказанные мной, вроде бы простые слова, для него чудом настоящим стали.

— По коням! — Выкрикнул я. — Идем в Серпухов!

Сотня построилась быстро. Ровной колонной спустя минуты две-три мы выдвинулись за белокаменные стены. Абдулла и Богдан выглядели немного ошалело. Бойцы перешептывались за моей спиной.

Естественно. Сказанное Романовым о том, кто я такой уже разнеслось по всей сотне.

— Игорь Васильевич, господарь наш. — Проговорил немного неуверенно Богдан. Такого от этого лихого казака я никак не ожидал. — Как теперь обращаться к тебе? Как велишь?

— Не изменилось ничего, Богдан. — Улыбнулся ему. — Я слово дал, его сдержу. Мы Земский Собор собирать идем.

Навстречу к нам почти сразу примчался вестовой, доложил, что в Серпухове сопротивление подавлено. Была попытка закрепиться в доме воеводы и в паре башен, но людей там было мало. Они, поняв свое безвыходное положение, сложили оружие и сдались.

Добрались до моста, что через Нару перекинут был. Двинулись колонной.

Навстречу от города выехал сам Яков с небольшим отрядом. Поджидал он нас у подножья холма, улыбался и был весьма доволен собой. Встречал нас.

Окрест лодки стояли, люди своими делами занимались. Как будто и не было окрест смуты и не выглядели мы воинством, что в любой миг пожечь город может, а людей мечу придать. Поглядывали немного, косились.

Но работа спорилась.

Город за спиной моего верного собрата, сотника больше походил на какую-то незавершенную стройку. Левая часть — огороженная деревянными стенами, частично сожженными, но уже преимущественно восстановленными, имела несколько проходов