— Не попал? — нахмурился Морозов, уже предвкушая драму.

— Попал в камин, — голос домового стал низким, глухим, с тем оттенком, после которого в старых домах сами собой затухали свечи. — Ваше княжество… — он выдохнул с усилием, — если вы решили пригласить в дом помощника… — тут лицо его скривилось, как будто он только что откусил дольку лимона с уксусом, — … так сначала узнайте, как они относятся к белкам.

Он сделал паузу и, глядя прямо мне в глаза, отчеканил:

— Я никому Мурзика в обиду не дам. Никому. Я понятно объяснил?

— Договорились, — вздохнул я, признавая силу аргумента. И перевёл взгляд в окно.

Снаружи у ворот, стояла стайка кандидатов. Кто-то активно размахивал руками, кто-то возбуждённо жестикулировал, а один, судя по выражению лица, уже сочинял жалобу в службу занятости.

— Ну вот, — тихо заметил я. — Подумали бы, что это собеседование. А вышел тест на толерантность к белкам. Сдаётся мне, что найти годного секретаря будет сложно задачей.

— А вы, между прочим, хотели двоих, — напомнил Морозов, не без злорадства, но без лишней издёвки.

— Для городского кабинета, — уточнил я. — Подойдёт кто-то из тех, кто работать за городом не желает. Тут мотивация хоть какая-то.

— Конечно, — кивнул Владимир и откинулся на спинку кресла с видом человека, которому уже не впервой наблюдать, как рушатся оптимистичные планы. Он помолчал и, чуть мягче, повторил: — Конечно…

Будто хотел добавить: мечтать, конечно, не вредно…

— Идемте в столовую, князь, — продолжил Владимир. — Время обеда.

Я только кивнул, соглашаясь с предложением.

Глава 3

Домашний обед

Морозов провел меня в столовую, где я оказался впервые с момента, как прибыл в поместье. Это было просторное, светлое помещение, где когда-то, судя по всему, действительно любили есть. Все здесь на удивление располагало к неторопливой беседе. Сквозь широкие окна падал мягкий свет, посуда звенела по-домашнему, и всё это напоминало о чём-то давно заброшенном, но всё ещё живом.

Морозов аккуратно разгладил перед собой салфетку — как человек, который всегда начинает трапезу с чёткого ритуала. Он сидел по правую руку от меня, выбрав место не из вежливости, а потому что ему так удобно.

— Ваш дядюшка любил тут трапезничать, — сказал он, словно между прочим. — Правда, не всегда получалось устроиться. Чаще ел на бегу. Всё торопился, всё что-то решал.

Он помолчал, оглядел комнату, будто сверяя картину с памятью.

— Никифор ему завсегда с собой пирожки собирал, — добавил Морозов с тенью ностальгии. — У домового они, надо признать, всегда получаются знатные. Даже когда он в настроении не очень.

Я хмыкнул, представив Никифора с кухонным полотенцем на плече, сосредоточенно защипывающего края теста, ворча при этом, что «все вокруг только и делают, что жуют, а он один тут за всех». Но пирожки при этом всё равно выходят — отменные. Потому что, видно, даже ворчание он вкладывает в тесто с душой.

— Раньше так и было, — с достоинством пробурчал Никифор, материализовавшись, как обычно, внезапно. — А теперича другие времена настали.

Он поставил на стол глиняную миску с картошкой в мундире, горячей, с запотевшими боками. Рядом аккуратно водрузил небольшую бутылочку ароматного масла, от которого пахло чесноком, укропом и чем-то ещё. Казалось бы, просто — но с намёком на кулинарную философию. Мол ешь, что дают, и радуйся, что не репа.

Морозов нахмурился, оглядев угощение с выражением того самого человека, который рассчитывал хотя бы на котлету.

— Никифор, — строго сказал он, — что происходит?

Домовой не спешил отвечать. А лишь придвинул миску ближе к нам, хлопнул по крышке бутылки, вздохнул и с обиженным достоинством выдал:

— Пост. А ещё — сокращённый день. Я, между прочим, тоже не железный. Князю вот и хватит. А вам, воевода, для души полезно.

С этими словами он вытер руки о невидимый фартук и гордо удалился.

— Я устал. Я ухожу, — проворчал Никифор, не оборачиваясь, с выражением абсолютной трагичности в каждом шаге. Шёл медленно, но с осанкой обиженного герцога, покидающего оперу на втором акте.

— Совсем уходишь? — невинно осведомился я, не удержавшись от лёгкой улыбки.

Домовой взвился, словно на пружине. Развернулся ко мне с такой скоростью, что казалось — он потренировался заранее. Глаза у него метали молнии, борода дрожала от внутренней несправедливости.

— Мурзик на нервах! — заявил он с нажимом, будто речь шла о государственном деятеле, а не о белке. — Его надо успокаивать. После такого-то нервного потрясения!

Он возмущенно сжал маленькие кулаки и уставился на меня, как на человека, уронившего его любимую кружку.

— И, между прочим, — продолжил он, повышая голос, — в этом виноваты вы! Позвали в дом не пойми кого. А меня, между прочим, не спросили. Можно ли! Или я вам тут… ширма декоративная?

Я тяжело вздохнул, стараясь, чтобы это прозвучало театрально. Хмуро уточнил:

— Может, потому, что я тут князь?

Я старался говорить ровно, не повышая голоса. Но это сработало.

— И что⁈ — вспыхнул домовой, всплеснув руками, как человек, который услышал нечто неслыханное. — И что, что князь?

— А то, — спокойно продолжил я, — что в этом доме решения буду принимать я. По тому простому праву, что я здесь князь. Попрошу это запомнить. И желательно — с первого раза.

Домовой приоткрыл рот, явно собираясь что-то ещё возразить. Что именно — история умалчивает, но, судя по выражению его лица, фраза могла быть громкой, колючей и обязательно с упоминанием «старых времён, когда князья сначала советовались».

Но тут воевода медленно покачал головой. Не угрожающе, а больше устало. Как человек, который уже видел этот спектакль и знает, что сцена заканчивается всегда одинаково.

Никифор закатил глаза так, будто ему снова отказали в повышении, фыркнул… и исчез. Просто растворился в воздухе. Без эффектов, без хлопков. Только лёгкий запах пыли и яблочного уксуса остался в комнате — как напоминание, что спор с домовыми можно выиграть… но не чаще одного раза в неделю.

Я взял с тарелки горячую картофелину — аккуратно, но всё равно чуть не выронил, так и обожглась в пальцах, словно только что достал из недр земных. Ойкнул и торопливо начал перекладывать её из ладони в ладонь, подбрасывая пытаясь не