— Балет? Хм… Так сразу? Ну, можно и в Императорский Большой сходить. Сама, признаться, ни разу не бывала там… После того, как Петровский театр сгорел, ещё до Наполеона, в Москве и сходить-то некуда было. А вот ныне, в прошлом году, открыли новый. Говорят, не хуже питерского Александрийского будет. Возьмёшь меня с собой? — просит моя попутчица.

— Чего нет? — легко соглашаюсь я и принимаюсь за завтрак.

Тут и Владимир вернулся. Морда у него была кислая, и я порадовался, что благоразумно не стал завтракать в трактире на последней почтовой станции.

— Слыхал, билеты там до пяти рублев серебром, и нету летом выступлений — по провинциям ездят, — мрачно сообщил он. — Ох, плохо что-то мне, Отравили, что ли, вчерась?

— Да! Точно! Летом же у них гастроли, — сконфузилась Ольга.

В Ярославль мы въезжали по Костромскому тракту. День в самом разгаре, и на дороге полно телег, везущих всякую всячину для довольно большого по здешним меркам города. Хотя если судить по будущему — он небольшой, всего тысяч пятнадцать-двадцать населения, но дома сплошь одно- или двухэтажные, так что город растянулся вдоль Волги на приличное расстояние.

Проехали кладбище, потом мостик через реку Которосль — и вот мы на центральной улице города. Повсюду лавки, торговые и питейные заведения, слышится звон колоколов, а в просветах между домами мерцает Волга — широкая, величественная. Нам предстояло выбраться на дорогу через Переславль, что вела к Владимирскому тракту, а дальше — прямо в Москву. Эту часть пути Тимоха уже не знал, поэтому его подменил Владимир.

— Как нога? — спрашиваю у кучера, который временно залез в карету под бочок к Ольге.

— Жить буду, — буркнул Тимоха, которому, очевидно, неловко перед женщиной за своё далеко не мужественное поведение при укусе змеи.

Кстати, непонятно, кто его укусил все-таки. Никаких последствий, кроме пары дырочек с небольшим количеством выступившей крови, нет.

— Лексей, ежели желаешь — вот портовый рынок. Ближе подъезжать не стоит — толкаться будем, — сказал Владимир, останавливая карету.

— Со мной кто? — оглядываю я попутчиков.

— Я тут посижу. Нехорошо мне до сих пор, заодно за вещами присмотрю, — отказывается Владимир.

— А я, пожалуй, схожу. Но не на рынок. Вон там, — Ольга кивнула на богатый домик с нарядной вывеской, — лавка купца Волгина есть.

— То Константина Фёдоровича лавка. Известный купец, ратман городового магистрата. А Волгин-сын теперь бургомистр, — дал короткую справку Владимир. Говорит глухо, почти шепотом: вижу, и вправду нездоровится ему.

— Ратман какой-то… Растаман, — бормочет Тимоха себе под нос, шагая рядом со мной к рынку.

Для меня это слово тоже новое. Но по контексту понятно — что-то вроде депутата городской думы, если по-нашему. Короче, местная элита.

Сначала завернули на свежерыбный ряд. Там, у прилавков, какая-то разгорячённая баба охотно принялась нас поучать: настоящую рыбу, мол, надо в садках на Которосли брать — живая она там, шевелится. Но возвращаться не хотелось, да и времени жаль, так что купили только икорки: чёрной, зернистой, и красной, что помельче, но тоже отменной.

Потом прогулялись и по другим рядам. В одной лавке, где громоздились тюки материй с мануфактур, Тимоха зацепился языком с купцом-армянином. Мужик лет сорока в бархатном бешмете и с кольцами на пальцах, сперва поглядывал на моего ару с презрительной скукой, но довольно скоро взгляд у него сменился на заинтересованный. О чём они болтали — не понял: армянского я не разумею.

— Чаю отведать не желаете? — вежливо, но с достоинством поклонился в мою сторону торгаш-армянин. — Позвольте представиться: купец второй гильдии Сурен Тарханян. Торгую шелком.

— Э… Отчего нет? Алексей Алексеевич, дворянин Костромской губернии, — бодро отрапортовал я, не называя, как обычно, своей фамилии. Она по названию села и довольно смешная… Или село моё названо по владельцу? Шут его знает.

Торговые ряды здесь имели свою особенность: за прилавком, за которым стояла пара дюжих продавцов — товар, надо сказать, не из дешевых — скрывалась низкая дверца, и нырнув в неё, мы оказались… в маленькой Армении посреди Ярославля!

Деревянный пол с красивым, но уже порядком истоптанным ковром сразу говорил о достатке. Две низкие кушетки у стены, между ними — столик. Вроде бы местный, но резьба на нём искусная. А вот прочий декор точно не славянский. Подушки, набитые шерстью, полотенца с вышивкой на стенах, медная (или латунная?) посуда с орнаментом, красивые чашки и, конечно, угол с иконами. Богато, тепло, немного не по-нашему — но уютно.

Чем это ара так заинтересовал хозяина? И расспрашивать неудобно, понимаю — сейчас и так расскажут, раз уж хоровац — это такое национальное блюдо — принесла тихая армянская старушка в чёрном одеянии. Я знаю это угощение, бывал у армян в гостях. В будущем, конечно. Армяне — народ щедрый, эмоциональный, но если уж угощают этим блюдом — значит, ты им чем-то особенно интересен. Или полезен.

А ещё на столе имелись орехи, сладости, сушёные фрукты. И даже свежие: черешня, абрикосы, персики, зелёный виноград. Господи, как я соскучился по нормальным фруктам! В моём имении ведь такого не растёт. Надо будет на рынке посмотреть — наверняка есть здесь и фруктовый ряд.

Сразу переходить к делам никто не спешит. Обменялись мнениями о погоде, о декабристах, о ценах на различные товары. Я не стал делать секрета, что желаю учиться в Москве и еду смотреть недавно приобретенный домик.

— Продай мне своего кучера, — вдруг предлагает Сурен.

Оглядываюсь на Тимоху. К столу его, разумеется, не пригласили, но сунули чашку чаю и кусок рыбного пирога. А ведь поел он совсем недавно. Вижу: слова купца застали ару врасплох. Тот даже пирог чуть не выронил из рук — а с едой у Тимохи такое в принципе редко случается. Всё, что попадает в руки, исчезает в нём, как в атомном реакторе.

Спрашивать, хочет ли он сменить хозяина, я не буду. И так знаю — не хочет. Я ему вольную уже предлагал. Ни в какую!

Поэтому отвечаю сразу, без этих модных в нынешние времена, важных, задумчивых пауз:

— С детства мы вместе, росли, учились… Друзья-закадыки, в общем, — напропалую вру, ибо Сурен всё равно никак проверить не сможет.

— Вот он отчего такой бойкий, — досадливо теребит бороду купец.

— А чем приглянулся он тебе? Язык, что ли, знает? Так