— Пушку, — тихо сказал я. Оперативник молча достал пистолет из кобуры. — Где полковник?

Он промолчал, сжав губы. Но его взгляд самопроизвольно скользнул в конец коридора, туда, где угадывалась дверь в туалет. Этого было достаточно.

— Связать, заткнуть и в кабинет, — распорядился я. С этим справились за секунды.

Дежурный на первом этаже был нейтрализован так же бесшумно — Паша с Михой вошли в дежурку и скрутили его, не дав поднять тревогу. Его помощник, судя по всему, отлучился — его мы так и не нашли.

Здание замерло. Оно было наше. Теперь — полковник.

Мы двинулись к той самой двери в конце коридора. Она была приоткрыта, из щели лился тусклый свет. Но из-за нее не доносилось ни звука.

Шухер жестом приказал остальным занять позиции по обе стороны, прикрыв тыл. Я подошёл вплотную, почувствовав холодок нехорошего предчувствия под лопатками. Плечом толкнул створку, и она со скрипом распахнулась.

Картина была статичной и страшной в своей завершенности. Полковник сидел, прислонившись спиной к кафельной стене, под раковиной. Его глаза, широко раскрытые, смотрели в пустоту, рот был приоткрыт в беззвучном крике. На кителе, чуть левее груди, темнело небольшое, аккуратное пятно, но лужа крови, растекшаяся по полу из-под него, была огромной. Он был мертв.

Рядом, на корточках, застыл в неестественной позе участковый. Он как будто сгорбился, уткнувшись лицом в колени, но угол падения света выхватывал синеву его кожи и тонкую, темную полоску пореза на шее. Оба. Оба мертвы.

Воцарилась тишина, нарушаемая лишь мерным стуком капли из недозакрученного крана. Никто не сказал ни слова.

И в этот момент из дальнего конца коридора, из-за поворота, ведущего к кабинетам оперативников, донёсся короткий, металлический лязг. Будто что-то упало.

— Кто там? — рявкнул Шухер, разворачивая автомат.

Паша, самый молодой и горячий, уже рванул с места.

— Паша, стой! — крикнул я, но было поздно.

Он уже нёсся по коридору, его силуэт мелькнул за поворотом. Следом, тяжко загремев берцами, ринулся Миха, мы с Шухером — за ним.

Из-за угла донесся не крик, а короткий, утробный выдох, звук, похожий на хлопок. Когда мы влетели в короткий тупиковый коридорчик, картина была ясна. Паша стоял на коленях, пошатываясь. К его груди была прижата рука невысокого, тщедушного человека в темной, мятой робе, типа спецовки. Из-под ладони незнакомца торчала деревянная рукоять ножа. Клинок был целиком в сердце.

Незнакомец, увидев Миху, резко дернул нож на себя. Паша беззвучно рухнул на пол. А тот, словно кошка, развернулся и швырнул в нас тот самый нож. Миха инстинктивно уклонился, сталь со звоном ударилась о стену. Этой секунды хватило.

Незнакомец, не разбегаясь, подскочил к единственному в коридоре окну — маленькому, с грязными стеклами и деревянной рамой. Он не стал его открывать. Разбил локтем стекло, и выпрыгнул в образовавшийся проем.

Миха, рыча от ярости, подбежал к окну и высунулся наружу.

— Видишь? — крикнул я.

Миха лишь молча показал рукой вниз. Внизу, в кустах под окном, шевеления не было. Третий этаж. Прыжок серьезный, без подготовки ноги сломать как нечего делать. Но когда мы всмотрелись, в бледном свете луны было видно, что кусты примяты, а дальше, в темноте, угадывалось движение — тень, метнувшаяся за угол соседнего гаража. Он ушел.

Я опустился на колени рядом с Пашей. Его глаза были еще живы, в них плавала тень осознания, но она таяла с каждой секундой. Он попытался что-то сказать, но изо рта выплеснулась только алая пена. И все.

Миха стоял у окна. Я все еще сидел на кортах, глядя в пустые глаза Паши. Теперь в них не было ничего. Ни тени, ни осознания. Только стеклянный блеск под тусклым светом лампы.

— Шухер, — тихо сказал я, не оборачиваясь. — Забираем его.

Шухер, не проронив ни слова, подошёл и закрыл Паше глаза. Это было простое, почти инстинктивное действие, отсекающее последние следы жизни. Потом он кивнул Славе-солдату. Тот, с каменным лицом, выдавил дверь в кабинете напротив, скрылся в нем, и почти сразу вышел с покрывалом в руках, потом так же молча расстелил его на полу.

Миха грузно опустился на одно колено, аккуратно, почти нежно, поддел Пашу под плечи. Шухер подхватил за ноги. Тело, закутанное в покрывало, приподняли. Оно было обмякшим, безвольно податливым.

Мы понесли его обратно по коридору, мимо двери в туалет, где остались двое других мертвецов. Наши шаги отдавались гулким эхом в мертвой тишине РОВД. Лестница вниз показалась бесконечной. Миха с Шухером несли свою ношу молча.

Сержант, всё ещё стоявший с поднятыми руками, увидел нашу похоронную процессию. Его уставшее, пустое лицо дрогнуло, в глазах мелькнуло нечто, похожее на горькое понимание. Он молча опустил голову.

Тело уложили в багажник моей «Девятки».

— Опера, — коротко бросил я, поворачиваясь назад, к зданию. Ярость, холодная и острая, начинала вытеснять первоначальный шок. Нужны были ответы.

Мы вошли в кабинет, где оставили связанных ментов. Лейтенант, бледный, весь в поту, сидел, прижавшись спиной к стене. Оперативник постарше смотрел на нас исподлобья, в его глазах читалась не столько злость, сколько усталая покорность.

Я подошел к нему вплотную, не говоря ни слова. Просто смотрел. Потом резким движением сорвал с его рта кляп.

— Кто это был? — спросил я тихо. — Человек в робе.

Оперативник сглотнул, его глаза бегали по нашим лицам.

— Не знаю. Клянусь.

— Вранье! — рявкнул Шухер, ударив костяшками пальцев по стене рядом с его головой. оперативник вздрогнул и зажмурился.

— Я не знаю! — голос опера сорвался на писк. — Полковник… полковник… появился тут минут двадцать назад. С участковым. Был на нервах, весь перепуганный. Сказал никого не пускать, запереть все двери. Мы думали, он от кого-то прячется…

— От кого?

— Не сказал! Только твердил: «Никого внутрь не пускать». И все. Мы сидели тут, ждали… Потом вы…

— А ваш начальник? Начальник РОВД? Где он? — вклинился я.

Оперативник горько, почти истерично, фыркнул.

— Какой начальник? Его нет. Как и сотрудников. Девяносто процентов личного состава на службу не выходят. Уже третью неделю. Кто по домам сидит, кто… кто вообще сгинул. Мы тут, можно сказать, добровольцы-одиночки.

Он умолк, переводя дух.

Я посмотрел на Шухера. Здесь больше нечего было делать, и мы вышли на улицу.

Стемнело окончательно и похолодало. Луну затянуло рваными, низкими облаками, и от этого ночь стала совсем глухой, давящей. От здания РОВД отъезжали молча. В моей «Девятке» теперь пахло сладковатым, едва уловимым ароматом крови. Шухер сидел, уставившись в своё окно, его профиль был резким и неподвижным.

Я