Висели они явно недавно. Может, сутки или даже меньше. Присутствовали на них следы порки и жесточайшего избиения. То есть их вначале наказали, а потом только предали смерти.

— Это что? — Холодно обратился я к идущему рядом Филарету

— А это, господарь, те самые, что позволили зятю моему утечь. — Он перекрестился. — Предали. Осудил я их. Зло. А там бог рассудит прав был или нет. Но волю-то мою они не исполнили.

Покачал я головой. Жесток Романов был. Но правда ли это? Может какая-то уловка. Мало ли кого и за что здесь могли убить и повесить.

Прошли через двор.

Еще несколько минут назад молящиеся и встречающие меня коленопреклоненно монахи работали. Кто-то таскал воду из колодца, кто-то занимался лошадьми, стоящими в стойлах. Внутри имелось несколько деревянных строений, а по центру возвышался собор и пристроенная к нему более высокая часовня.

Филарет вел меня в трапезную.

Глава 20

Мы вошли в одну из боковых неприглядных с виду дверей.

В каменном здании, несмотря на летнюю жару и яркое солнце снаружи, оказалось сумрачно и холодно. Глаза не сразу привыкли. Пара узких коридоров словно в бункере и я оказался в достаточно просторном помещении. Окон здесь как таковых не было. Бойницы и световые каналы под потолком. Все, что нужно для тусклого освещения.

Глаза привыкли быстро.

Архитектура того времени и вечный полумрак уже стали для меня обыденностью. Сохранение тепла и защитная функция любого сооружения важнее банального комфорта. А свет? Читают единицы, ложку до рта донести и так можно. А дела делать — на улице или под навесами, или на худой конец в темноте.

Таковы устои жизни эпохи Смуты.

Один длинный стол, собранный из нескольких, поставленных стык в стык. Лавки подле него слева и справа. У изголовья оказался установлен совсем недавно срубленный высокий табурет или стул… Спинка то у него была, но выглядела достаточно топорно, неказисто, но надежно.

Чувствовалась рука, внесшая свои коррективы в жизнь монастыря. Смотрелся этот предмет инородно.

Но окружение меня не так интересовало, как человек, с которым предстояло говорить.

Филарет Романов — отец, как сложилось в привычной мне истории, будущего царя Московского царства, Руси, России. Основоположника новой династии. Да еще и в ближайшее время, со смертью Гермогена — патриарх. Человек сложной, если не сказать страшной и тяжелой судьбы. Через многое он прошел. Борьба за власть, опала, ссылка, постриг в монахи. Падение престижа семьи. Смута, Тушинский лагерь, служение патриархом воровскому царику.

Что дальше?

Возвращение в Москву.

Если брать историю, то посольство к полякам и плен. Выбирали его сына другие люди. Не без родственников, конечно, но все же не он сам. А когда вернулся, то да — включился полностью в правление, но не надолго. Все же годы его были большими.

И вот этот человек, вместо исторически верного посольства к полякам под Смоленск после Клушино шествует и садится с одной стороны стола. Хотя «трон» во главе, уверен, сделан именно для него.

Двое мордоворотов занимают места за его спиной.

Я разместился напротив, Богдан и Абдулла замерли позади.

Метиться на тот самый табурет, недавно сбитый и установленный у изголовья, как я думал изначально не пожелал. Прикинул, что подчеркнет это тот факт, что царем то я себя не считаю. Цель у меня иная — Земский Собор.

Поиграем пока на таких условиях.

— Ну что, Федор Никитич, поговорим.

— Поговорим, Игорь Васильевич. — Покачал он головой. — Вырос ты. Я твоего отца знал, давно правда виделись. Еще до… — На лице его тенью злобное выражение пролетело. — До…

Зашел издалека. Словно старший товарищ, такой образ мне показать хотел и то, что встретил меня этим чудным явлением. Хотел произвести благостное мнение. Зарекомендовать себя.

Но, так и не договорил, на меня смотрел пристально.

— Федор Никитич, дела прошлые. Мы же о настоящем. — Я тоже буравил его взглядом.

— Молодость. Все торопитесь. А ведь корень всего, он в старине лежит. — Покачал головой Филарет. — В следовании традиции.

Как ловко вворачивает. Традиция, старина. Значит менять то и не нужно ничего. Как так вышло тогда, что вы — бояре, Годунова на Лжедмитрия сменили, а его в свою очередь на Шуйского, а теперь и этого на следующего менять хотите. Что-то не припомню я в русской истории до Смуты традиции крупных дворцовых переворотов и посадок на трон кого не попадя.

Сами вы новые веяния привнесли, вот и расхлебываете.

Прищурился, проговорил:

— Так мы сюда же говорить пришли о том, куда делся зять твой. Борис Михайлович Лыков-Оболенский. Чтобы не при людях. А, с глазу на глаз. Знаю я, что дело у него было. И что деву он сюда привез с целью… — Я улыбнулся криво, зло. — С целью весьма странной.

— А что странного то? Свадебный поезд, насколько знаю, готовился. — Улыбнулся как-то расслабленно Романов. Неужто думал, что не знаю я.

— Федор Никитич, ты человек умудренный, а говоришь со мной, как с мальчишкой малым. — Продолжал сверлить его взглядом. — Я же все понимаю и знаю. Я от Мстиславского в Воронеж ехал. Смерть мне там уготована была. Но там озарение пришло и понял многое, а потом… Ух потом все больше и больше разбирать стал, как клубочек из ниток. И вас, бояр, что у трона стоят, понимать начал. В вашей всей этой боярской политике.

— В нас… — Филарет вздохнул. — Вот тут ты ошибаешься. Нет никаких нас.

Тут он был прав. Не было единства среди «кремлевских башен». Разброд и шатание, вот и Смута.

— А что же есть? — Интересно, что скажет, на чем его подловить можно будет.

— Есть люди. — Он ухмыльнулся. — Кто-то богобоязненный, кто-то нет. У каждого свои желания, свои стремления, своя правда. Ты же знаешь, я в Тушино был. Не по своей воле. Ох я там насмотрелся на всех этих, людей… Понял… Да, у каждого правда своя и все больше ее, у кого силы больше.

Эка